Копипаста:Фауст и истина

Узнайте же, почему я решил устроить сегодня для вас этот пир. Фауст, отважный смертный, который, подобно нам, спорит с предвечным и сила духа которого может сделать его достойным поселиться когда-нибудь вместе с нами в преисподней, изобрел легкий способ тысячами множить книги, эти опасные игрушки людей, распространяющие среди них безумие, заблуждения, ложь и ужас, а также возбуждающие гордость и мучительные сомнения. До сих пор книги были слишком дороги и доступны поэтому только богатым. Только богачей они исполняли высокомерием, лишали простоты и смирения, которые предвечный во имя счастья вложил в сердца людей и которых он требует от них. Торжествуйте же! Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия. Безумие, сомнение, беспокойство и новые потребности распространятся повсюду, и я уже сомневаюсь, сможет ли мое необъятное царство вместить всех, кто испытает на себе действие этой сладкой отравы. Но и эта победа еще не так велика. Взгляд мой проникает гораздо дальше, в те грядущие времена, от которых нас с вами отделяет всего лишь один круговорот часовой стрелки. Близится час, когда мысли и суждения смелых открывателей нового и хулителей старины, благодаря изобретению Фауста, станут распространяться быстрее чумы. Появятся так называемые реформаторы земли и неба, их учения легко проникнут в самые бедные хижины. Они будут воображать, что творят добро, что очищают идею вечного спасения и свои упования от приставших к ним лжеучений. Но когда же людям удавалось творить добро и удерживать его в своей власти? Они используют во зло самые благородные начинания столь же часто, как и предаются греху. Народ, который всемогущий особенно любит и который он хотел навеки спасти от власти ада при помощи ужасного для нас чуда, начнет кровавую войну из-за учений, никому не понятных, и люди, как дикие звери, будут грызть и терзать друг друга. Европу будут опустошать ужасы, превосходящие все безумие и все неистовства, каким предавались люди с самого начала своего существования. Мои надежды кажутся вам слишком смелыми, и я читаю сомнение на ваших лицах. Услышьте же: религиозная война — вот имя тому новому беснованию, какого еще не знала очень древняя история грехов и заблуждений человечества. Безумцы заимствовали ее из опасной для нас религии. Однажды такая война неистовствовала; из пылающей пропасти вы слышите вопли тех, кто начал ее. Теперь фанатизм, дикий сын ненависти и суеверия, окончательно разорвет все узы, связывающие природу и человечество. В угоду ему отец будет убивать сына, сын — отца. Цари, ликуя, будут обагрять руки кровью подданных. Мало того, они будут подавать фанатикам меч, чтоб те тысячами убивали своих братьев, которые мыслят иначе, чем они. Воды в реках превратятся в кровь, и от криков гибнущих содрогнется самый ад. К нам явятся преступники, запятнанные такими пороками, для которых сейчас у нас нет еще ни имени, ни наказания. Я уже вижу, как они бросаются на папский престол, который с помощью коварства и обмана поддерживает готовое рухнуть здание, хотя собственное его основание трещит под грузом пороков и сластолюбия. Ненавистная для нас религия после своего крушения исчезнет с лица земли, и если предвечный не спасет ее каким-нибудь новым чудом, нам опять начнут строить храмы и воздавать божеские почести. Может ли остановиться человеческий дух, если уж он начал исследовать то, чему раньше поклонялся как святыне? Взявшись своими силами найти путь на небеса, он пускается в пляс на могиле тирана, перед которым еще вчера трепетал, и разбивает вдребезги алтарь, на котором приносил жертвы. Кто может сковать на тысячелетия этот неуемный дух? Обладает ли тот, кто создал людей, подлинной властью над ними? Может ли он помешать им, хотя бы одному из них, быть в миллион раз ближе к вашему царству, чем к небесному? Всем злоупотребляет человек: силами своей души и своего тела и всем, что он видит, слышит, осязает, чувствует, о чем думает, чем он играет и чем занимается всерьез. Ему мало разрушать и уродовать все, что попадает ему в руки, — он взлетает на крыльях фантазии в неведомые миры и уродует их, если не в действительности, то хотя бы в своем воображении. Даже свободу, высшее благо, за которое люди проливали потоки крови, они продают за золото, наслаждения и за мечту, от которой они едва успели вкусить. Неспособные к добру, они трепещут перед злом, и, чтобы спастись от него, они творят мерзость за мерзостью, вновь и вновь разрушая дело рук своих.

Сцена изображала дикую местность. В темной пещере сидела Метафизика в образе высоченного тощего верзилы, вперившего взор в сверкающую надпись, состоявшую из пяти слов, которые непрестанно менялись местами и каждый раз имели другой смысл. Верзила неустанно следил широко раскрытыми глазами за перемещениями слов. В углу стоял маленький смеющийся дьяволенок и время от времени пускал верзиле в лицо мыльные пузыри. Гордость, секретарь Метафизики, ловила их, выжимала из них воздух и лепила из него гипотезы. Верзила был одет в египетское платье, усеянное мистическими изображениями. Поверх платья был наброшен греческий плащ, который должен был прикрыть мистические знаки, но оказался для этого слишком коротким и узким. На ногах у него были широкие шаровары, не прикрывавшие, однако, их наготы. Большой докторский берет украшал лысую голову, на которой длинные ногти оставили царапины — это были следы напряженной мыслительной работы. Европейского фасона башмаки были сплошь покрыты тончайшей пылью различных университетов и гимназий. Метафизика продолжала смотреть на движущиеся слова, не постигая их смысла, пока наконец Гордость не кивнула Заблуждению, стоявшему слева. Оно взяло в руки деревянную дудку и стало наигрывать танец. Услышав эти звуки, верзила схватил за руку Гордость и начал неуклюже плясать, не попадая в такт. Однако у него были слишком слабые и тонкие ноги, — вскоре он запыхался и, задыхаясь, снова сел в прежней позе.

Тут явилась на сцену Мораль, нежное, эфирное создание, закутанное в покрывало, ежесекундно, как хамелеон, менявшее свой цвет. Пышно и богато одетая Культура указывала ей путь, Порок и Добродетель вели ее под руки и танцевали с нею трио. Голый дикарь играл при этом на тростниковой флейте, европейский философ — на скрипке, а азиат бил в барабан, и хотя эти отвратительные звуки были настоящей пыткой для уха, привыкшего к гармонии, танцующие не сбивались с такта — так хорошо они знали свое дело. Когда грациозная танцовщица протягивала руку Пороку, она кокетничала и, как блудница, убегая, манила его за собой, а взявши под руку Добродетель, она шествовала медленно и степенно, как подобает матроне. По окончании танца она прилегла, чтобы отдохнуть, на тонкое, прозрачное, причудливо расцвеченное облако, сшитое ее поклонниками из множества мелких лоскутков.

…

Здесь на сцену вышла История. Ей предшествовала Молва, державшая длинную медную трубу. В доказательство неутомимого стремления человечества к нравственному совершенствованию, История была увешана рассказами об ужасах, которыми украсили ее жестокие завоеватели, узурпаторы, сановники, придворные, временщики, фанатики, глупцы, бунтовщики, то есть все те, кто злоупотреблял религией и проводил коварную политику. За нею, кряхтя под огромным тюком летописей, дипломов и документов, шел сильный, рослый, одетый в немецкое платье мужчина. Под звон висевших на ней рассказов История танцевала с Боязнью, Ложь отняла у Молвы трубу и стала наигрывать какой-то танец, а Лесть показывала танцующим надлежащие па.

…

Последней явилась Политика. Она ехала на триумфальной колеснице, запряженной двумя клячами: Слабостью и Обманом. По правую руку от нее, держа острый кинжал в одной руке и пылающий факел — в другой, сидела Теология. Голову Политики украшала тройная корона, а в правой руке она держала скипетр. Она сошла с колесницы и протанцевала с Теологией па-де-де под аккомпанемент необычайно нежных тихих инструментов, на которых играли Хитрость, Властолюбие и Деспотизм. По окончании па-де-де Политика подала всем собравшимся знак начать общий танец. Те повиновались, и началась разнузданная, хаотическая пляска.

Ну что же, Фауст, стоит ли вызывать дьявола из преисподней, когда он и без того бродит по земле, да еще в монашеской рясе? Как тебе нравится проделка этого бенедиктинца, которую он устроил по приказанию христианнейшего короля?

О, я уже готов думать, что в нас живут падшие духи ада, а мы — только их орудия.

Тьфу! Сколь жалкой была бы доля бессмертного духа, если бы ему пришлось довольствоваться таким сомнительным, неказистым обликом! Поверь мне: хоть я и дьявол, но я настолько горд, что предпочел бы вселиться и свинью, валяющуюся в грязи, чем в кого-либо из вас, людей, погрязших во всех пороках и всё же гордо именующих себя подобием всевышнего.

А разве я не заслужил бы похвалы, если бы, подобно новому Геркулесу, сделал целью своей жизни освобождение Европы от подобных чудовищ?

Слепец, разве само существование этих тиранов не доказывает испорченности вашей натуры? Если на земле станет возможным возмездие им и им подобным, то кровопролитию не будет конца. Народы станут враждовать и истреблять себя в междоусобицах. Ты видишь здесь миллионы людей, которые терпят этого изверга, как они сами его называют. Терпят от него муки и не взывают к мести. Ведь они смотрели на казнь герцога так равнодушно, как будто перед ними резали овцу. Разве они не испытывали при этом трагическом зрелище трепетного и мучительного наслаждения?.. А разве это не доказывает, что они заслужили свою судьбу и недостойны лучшей участи? Разве это не доказывает, что они — рабы неба и своей природы — должны нести иго, которому подвластны? Если сладострастие еще не совсем иссушило твой мозг, то попробуй согласовать это с твоими школьными понятиями о морали; не мое это дело рассеивать мрак, который нас окружает. Я не могу наложить руку на христианнейшего монарха, который так успешно действует на пользу ада, не могу разорвать нить, на которой некто более сильный, чем я, при помощи этого монарха держит в повиновении французский народ.

Ранним утром Фауст сладко спал где-то совсем уже вблизи границ Италии, и тут ему приснился яркий символический сон, который завершился картиной ужасов. Ему приснился некогда уже являвшийся к нему Гений человечества, который взволнованно ходил взад и вперед по большому цветущему острову, со всех сторон окруженному бурным морем, и с тревогой смотрел на шумно вздымавшиеся волны. Бушующее море было покрыто бесконечным множеством лодок, в которых сидели старики, мужчины, юноши, подростки, дети, женщины и девушки всех народов земли. Они изо всех сил боролись с бурей, чтобы достичь острова. Счастливцы, которым уже удалось причалить к берегу, выгружали из своих лодок разные строительные материалы и беспорядочно нагромождали их огромными грудами. Когда вся несметная толпа оказалась на берегу, Гений набросал на возвышенной части острова план большого строения, и все прибывшие — старый и молодой, слабый и сильный — брали из беспорядочной груды нужный им материал и несли его на соответствующее место, следуя указаниям тех, кого для этой цели избрал Гений. Все работали радостно, бодро и неутомимо, и здание уже высоко поднялось над землей, как вдруг с трех сторон на них напали какие-то несметные толпы, выскочившие из темной засады. Во главе каждой толпы шел особый предводитель. У первого на голове была сверкающая корона, на его медном щите сияло слово Насилие, а правой рукой он держал скипетр, вокруг которого, как на жезле Меркурия, переплетались змея и бич. Перед ним шла гиена, державшая в окровавленной пасти книгу, на страницах которой не было ничего написано, а на корешке красовалась надпись: Закон. Войско это было вооружено мечами, копьями и другими губительными орудиями войны и пытки. Во главе второго отряда шествовала величественная матрона, нежные черты лица и благородные формы которой были скрыты под облачением жрицы. По правую руку от нее шел тощий призрак с горящими глазами. Это было Суеверие, вооруженное луком, сделанным из костей мертвецов, и колчаном, полным отравленных стрел. По левую руку неслась дикая, фантастически разряженная фигура, Фанатизм, с пылающим факелом в руке. Отвратительно гримасничая, Суеверие и Фанатизм вели на цепях, как пленную рабыню, благородную матрону. А впереди, увенчанное тройной короной, шло Властолюбие, державшее в руке египетский посох, и на его груди сияло божественное и вконец опозоренное слово Религия. Суеверие и Фанатизм с нетерпением ждали, пока Властолюбие подаст им знак, чтобы они могли дать наконец волю своей неистовой ярости, которую они едва сдерживали. Войско их представляло собой беспорядочную, шумную, пестро одетую толпу. Каждый нес меч и горящий факел. Третий вождь шагал смело и гордо; он был одет в скромную одежду мудреца и держал в руке, как и каждый в его отряде, кубок, наполненный одурманивающим и пьянящим напитком. Последние два отряда так ужасно шумели и кричали, что уже не было слышно ни рокота волн, ни воя бури.

Ты уже обессилел? Этак ты быстро лишишь и меня плодов моего труда, ибо эти плоды заключаются лишь в твоем горе. Рыдай, вой, близится час, когда я сорву пелену с твоих глаз! Слушай! Одним дыханием я смету тот запутанный лабиринт, из которого ты не находил выхода, освещу пути нравственного мира и покажу тебе, сколь противоестественны твои попытки обойти их. От меня, дьявола, ты узнаешь, что червь, подобный тебе, не вправе подвергать своему суду зло и мстить за него, мешая тем самым вращению колес огромного, точно работающего механизма. Я покажу тебе, какие это приносит плоды. Постепенно я перечислю их все, чтобы тяжесть каждого твоего греха, каждого твоего безумного поступка камнем легла на твою душу. Помнишь юношу, которого я должен был по твоему требованию вытащить из воды в день вашего отъезда из Майнца? Тогда я предупреждал тебя, но ты захотел следовать велению сердца. Узнай же теперь, что из этого получилось! Если бы ты дал тому злодею утонуть, твой сын не кончил бы свою жизнь на этом позорном столбе. Человек, ради которого ты дерзко нарушил законы судьбы, вскоре после твоего отъезда сблизился с твоей молодой женой, которую ты покинул. Его пленили не столько ее молодость и красота, сколько щедро оставленное нами золото. Он легко завоевал сердце покинутой, быстро сумел покорить ее, и она отдала ему все, что имела. Твой отец не хотел примириться с новыми порядками в доме, и молодой человек бил и истязал старика до тех пор, пока тот не нашел убежище в доме для престарелых бедняков. Там он на днях умер от горя, которое ты причинил ему и всей семье. После его смерти твой сын набросился на этого молодого человека с упреками. Тогда тот и его выгнал из дому. Стыдясь просить милостыню, юноша скитался в лесах, долго боролся с муками голода и наконец, чтобы хоть немного утолить их, решился украсть несколько грошей с тарелки для пожертвований в одной из церквей этого города. Но сделал он это так неловко, что его поймали. Премудрый магистр, снисходя к молодости преступника, приговорил его только к повешению, хотя твой сын со слезами на глазах уверял своих судей, что уже четыре дня ничего, кроме травы, не ел. Твоя дочь живет во Франкфурте и добывает себе пропитание, продавая свою юность и красоту всякому, кто согласен платить. Твой второй сын служит у прелата, который проделывает с юношами то же самое, что недавно папа хотел проделать со мной и за что он назначил столь низкую плату в тарифе грехов. Молодой человек, которого я спас, отнял у твоей жены все, что у нее было. Твой друг, спасенный нами от нищеты, отказал твоему старому отцу в помощи и прогнал твоих детей, когда они прибежали к нему, умоляя дать им хлеба. Теперь я покажу тебе твою семью, чтобы ты своими глазами увидел, во что она превратилась по твоей вине, а потом я приведу тебя сюда обратно и рассчитаюсь с тобой. Ты умрешь смертью, какая еще не была уделом ни одного из сынов земли. Я буду терзать твою трепещущую душу, пока ты не превратишься в окаменевшее олицетворение отчаяния.

Глупец! Ты говоришь, что узнал человека? Где? Как и когда? Задумывался ли ты хоть раз над его природой? Изучал ты ее, пытался установить, какие чужеродные свойства человек прибавил к своей сущности, что он в ней нарушил, что испортил? Уяснил ли ты себе, что исходит из человеческого сердца и что идет от исковерканного воображения? Сравнивал ли ты потребности и пороки, исходящие из природы человека, с теми, которые его злая воля привила ему искусственно? Наблюдал ли ты человека в его естественном состоянии, когда на каждом непритворном его движении лежит отпечаток его внутреннего состояния? Ты принял маску, которую человек надевает на себя в обществе, за естественные черты лица, и ты познал лишь того человека, которого испортило воображение и которому вы поклоняетесь как идолу. Ты познал человека, обреченного на гибель его общественным положением, званием, богатством, властью и знаниями. Ты хотел доказать мне, как высоко стоит нравственное достоинство человека, и для этого таскал меня по широкой дороге порока. Ты повел меня ко дворам всевластных душегубов: трусливого тирана во Франции, узурпатора в Англии! Почему проходили мы мимо дворов добрых и справедливых государей — отцов своих народов? Неужели я, дьявол, которого ты хотел учить, должен был тебе их показывать? Тебя привлекал властный зов сильных мира сего, тебя влекла широкая арена деятельности, тебя одолевали гордость и сластолюбие, и поэтому ты видел только этих извергов и их клевретов, распутных женщин и попов, которые превращают религию в орудие властолюбия и корысти! Удостоил ли ты хоть одним взглядом тех, кто стонет под тяжким игом жизни, терпеливо несет ее бремя и утешает себя надеждой на будущее? Искал ли ты добродетельного друга людей, благородного мудреца, деятельного и честного отца семейства в их одиноких жилищах? Сделал ли ты хоть одну серьезную попытку найти настоящего человека? Но где тебе, самому испорченному, найти неиспорченного, — ты уже не способен заметить его! Гордо прошел ты мимо хижины скромного бедняка, который не знает даже названий ваших противоестественных пороков, который в поте лица зарабатывает свой хлеб, любовно деля его с женой и детьми, и на смертном одре радуется, что честно прошел свой тяжкий жизненный путь. Если бы ты постучался в эту хижину, ты, правда, не нашел бы там своего пошлого идеала утонченной доблести и героизма, порожденного вашими пороками и гордыней, но ты увидел бы там человека, который своим тихим смирением и мужественным самоотречением, незаметно для других, проявляет больше душевной силы и добродетели, чем любой из ваших героев, прославивших себя в кровавой битве или в двуличном правительстве. Не будь этих героев, не будь у вас попов и философов, Фауст, поверь, врата ада быстро закрылись бы. Разве ты можешь сказать, что знаешь человека, когда ты искал его только на ристалище пороков и наслаждений? А знаешь ли ты самого себя? Дай мне глубже проникнуть в твою душу, подобно буре я раздую жар, пылающий у тебя в груди. Если бы у меня была тысяча человеческих языков, если бы я продержал тебя в этом магическом круге много лет, то и тогда у меня не хватило бы времени рассказать тебе о всех последствиях твоих дел и дерзаний. Нить несчастий, сплетенная твоей рукой, протянется сквозь столетия, и будущие поколения когда-нибудь проклянут самое свое существование за то, что ты в часы безумия удовлетворял свои прихоти и брал на себя роль судьи и мстителя. Смотри, дерзкий, какое значение приобретают ваши поступки, которые вам, слепцам, кажутся столь незначительными. Кто из вас может сказать: «Время сотрет следы моего существования»? Знаешь ли ты, что такое время и существование, что значат эти слова? Разве капля, падающая в океан, не увеличивает количества воды в нем? И ты, не знающий, где начало, середина и конец, схватил своей отважной рукой цепь судьбы и пытался разгрызть ее звенья, зная, что их ковала Вечность! Теперь я срываю с твоих глаз завесу и наполняю твой мозг отчаянием!

Доктор Робертус, известный поборник свободы, человек, близкий тебе по духу, с самой юности был уже врагом министра, которого он ненавидел за его незаурядные способности. Источником независимости суждений доктора Робертуса были зависть и ревность; если бы министр придерживался иных взглядов и ратовал бы за свободу, то Робертус охотно стал бы сторонником самого непримиримого деспотизма, ибо его жестокое и дикое сердце только для того и было создано. На самом деле честным человеком был министр, Робертус был чудовищем, готовым испепелить весь мир, лишь бы только насытить свое безмерное честолюбие, что ему отчасти и удалось. Выполняя твое повеление, я был вынужден спасти его и снабдить большой суммой денег. Так узнай же, на что он потратил эти деньги, и радуйся последствиям своего поступка. Он использовал предоставленную ему свободу и тот безумный восторг, который вызвало в умах народа его исчезновение, и поднял с помощью твоего золота ужасное восстание. Он вооружил крестьян, которые стали убивать дворян и принялись опустошать всю страну. Благородный министр пал жертвой его мести. Робертус, твой поборник свободы, затеял эту злосчастную крестьянскую войну, которая постепенно распространится по всей Германии и опустошит ее. Всюду кровопролития, убийства, грабежи и святотатство, а твой благородный герой стоит во главе безумной толпы, грозящей превратить Германию в кладбище. Вырвав этого безумца из рук правосудия, ты поистине преуспел в уничтожении ненавистных нам людей; сам сатана не придумал бы лучшего средства.