Копипаста:Филипп
Будильник тренькнул, затих на секунду и разразился пронзительным воплем. Филиппу пора было в школу, а, значит, мне тоже надо было вставать. Эту неделю сына провожал я. До школы было недалеко, всего квартал, но служба нравственности обязала всех родителей провожать детей, опасаясь маньяков. В прошлом году какой-то урод умудрился фоткнуть пацана из Филипкиного класса, правда, со спины и в защитном балахоне. Урода задержали через пять минут, за такие штучки в СС по голове не гладят. Наверняка, кастрация с пожизненной изоляцией в Синге, стерилизационной тюрьме для маньяков-педофилов. Я тщательно оделся в комнате. Филипке нельзя было видеть меня в неглиже. Завязав галстук, отправился умываться, предварительно постучав в Филькину комнату. Маленький негодяй пользовался тем, что я не могу к нему зайти.
Мой коэффициент долбительной нестабильности был аж «четыре», это запрещало заходить в спальню к сыну. «Четвёрку» я получил по полной глупости. Переходили мы с Филей дорогу, и тут из-за поворота вылетел придурок на турбированной бэхе. Фил, когда задумается, по сторонам не смотрит. Ну, я схватил его, дёрнул из-под машины. Прижал к себе. Понятно, сынуля разболтал это школьному инспектору Службы Нравственности на утреннем собеседовании, а тот слил инфу в Долбительную Стабильность. Ну, и схлопотал я потерю стабильности на целый пункт…
Я умылся и снова постучал в Филькину дверь.
— Вставай быстро!
Фил завозился за дверью, я услышал шуршание защитного комбинезона. Хорошо, что я взрослый, и мне не надо щеголять во всей этой хламиде… Филька нахально отправился в ванную в одних трусах. Ведь знает, что нельзя, а будто специально делает. Единственно, он поумнел немного, и вряд ли будет трепать инспектору. Я пошёл на кухню. К завтраку Фил явился в шортах и майке. Я промолчал. Видеть мне мальчишку в шортах и майке было запрещено, и Фил об этом отлично знал…
Я сделал ему яичницу с ветчиной и назло стал смотреть, как он её уминает.
— Па, ты чё на меня уставился, как маньяк?
Я отвернулся к окну.
— А ты не мог нормально одеться?
— Мне так легче, жарко же. А ты не смотри. Я ж не виноват, что у тебя маньячность повышенная…
— Мне что, по квартире с закрытыми глазами ходить?
…Я подхватил его портфель, пристегнул цепочку к колечку сзади его комбика, и мы отправились. Цепочки Департамент ввёл совсем недавно, раньше можно было водить детей за руку. Но недавно приняли поправку: начиная с «тройки» — только цепочка. Дабы не вводить в соблазн. Хотя, какой уж тут соблазн, когда на нём защитный комбик. Он в этом комбике будто одинокая горошина в мешке. Особенно мне не нравилось новое изобретение СС-овцев — капюшоны. Филу он всё время на глаза падает. Из-за капюшона он и под машину чуть не угодил.
— Па, может, я сам побегу?
Понятно, стесняется пацан, что папа «четвёрочник». Грозные колючие четвёрки, нарисованные оранжевым светоотражателем, горели у меня на спине и груди. Все оглядывались, ведь «четвёрка» — это почти маньяк.
— Нельзя, не положено тебе одному.
— Па, ну ребята дразнятся…
Но мы уже подошли к оранжевой широкой линии на асфальте. Переступать через неё мне нельзя.
— Всё, пока па!
Филька, шурша кобинезоном, помчался к школе. А я поплёлся домой под презрительными взглядами прохожих. Сзади послышался шорох шин, пронзительно сработала сирена. Рядом остановилась серебристо-чёрная машина СС, молоденькая девушка-лейтенант выскочила на тротуар. Я полез за документами. Девушка пробежала глазами паспорт и спросила:
— Как ваши дела? Что делаете в районе школы? Проблем нет? Может быть, укол?
— Нет-нет, спасибо. Всё нормально.
Их уколы — это нечто. Конечно, он делает тебя импотентом минимум на сутки. Но после него так противно.
— Дайте Вашу ладонь! — строго приказала девушка.
Анализатор в её руке выглядел слишком громоздко. Я подставил ладонь и ощутил лёгкое покалывание. Неожиданно зуммер на анализаторе взвыл пронзительно…
— У Вас проблемы!!! Руки на капот!!!
Я застыл в отвратительной позе согнувшись, пока СС-овка вкатывала мне укол химической кастрации. Как обычно, после укола меня затошнило. Резко упало настроение, синее небо показалось серым, солнце померкло. Превозмогая неожиданно свалившуюся усталость и безразличие, я потащился домой. Трое суток я не смогу работать. Конечно, я не работаю уже десять лет — после первого скачка Индекса меня уволили и занесли это в компьютер. С тех пор я, как и большинство мужчин, превратился в домохозяина. Но всё же я на досуге калякал по старой привычке. До увольнения я был журналистом. Теперь писал книгу — воспоминания о горячих точках и всё такое. Нынче ведь горячих точек нет. Агрессивность порождается исключительно долбительной нестабильностью. А кастраты воевать не способны.
Дома я обаружил, что вернулась жена из командировки. Она приезжала редко, и уже пять лет между нами ничего не было. От развода нас удерживали привычка, Филька и тот же пресловутый Индекс. Безбрачная жизнь трактовалась службой СС весьма отрицательно. Я завалился в спальне, после укола надо было полежать. Тем более, через пару часов пора было тащиться за Филькой в школу…
За Филом сходила жена — и на том спасибо. А то пацан скоро забудет, как мама выглядит. Хотя в свои приезды Анна была с мальчиком ласкова. Филька посмотрел на меня и сразу всё понял. В его глазах были брезгливость и пренебрежение. Бедный пацан — иметь папашку, почти маньяка, было позорно. За этот месяц уже третий укол. И что гормоны скачут в моём проклятом организме?..
А вечером раздался звонок, резкий и решительный. Так звонили только СС-овцы. Неужели пятая степень?! С «пятёркой» обязательно ношение браслета и три профилактических укола в месяц. Плюс комендантский час. Плюс… Я не успел додумать. В дверях появилась белокурая девушка в форме майора СС. За ней маячили ещё какие-то погоны.
— Александр Корданов?
— Ну, я.
— Ваш сын Филипп не прошёл ежемесячную диспансеризацию на Индекс Долбительной Стабильности. Его показатель — семь целых, шестьдесят девять сотых по шкале Рейхмана. Он подлежит помещению в школу кастрации.
Я поднялся с кровати. Одна из СС-овок негромко сказала:
— Ну, ещё бы… Яблоко от яблони…
В комнату Фильки дверь была открыта. Он сидел с полными ужаса глазами в шортиках и маечке на своей кушетке.
— Госпожа Корданова, подпишите отказ от ребенка.
— Где, здесь? — Услышал я спокойный голос Анны.
— Нет, чуть ниже… Всё, благодарю… Сочувствую.
Мне под нос сунули какой-то разлинованный бланк.
— Вот, здесь, пожалуйста.
Тут вдруг Филька бросился мимо СС-овок прямо ко мне.
— Папа, папочка, спаси… Папочка…
Он обхватил меня и поднял глаза, полные слёз и отчаяния. Главное, и я, и он отлично понимали, что сделать ничего нельзя. Если у мальчика обнаружена педофилия, его продержат в изоляции до конца жизни. При индексе-то почти восемь! И шести бы хватило. Я машинально положил ему руку на затылок. Господи, ведь я ни разу в жизни не дотрагивался до его волос!
— Я не буду подписывать.
— Вы понимаете последствия?
Я понимал последствия. Что мой индекс подскочит до пяти. А там и до полной кастрации допрыгаться недолго. Но ещё я понимал, что Фильку тогда им до завтра не забрать. Если нет согласия хоть одного из родителей, то нужно решение суда. И у нас с Филькой будет одна ночь. Пока СС не явится поутру с судебным решением… Какое-то время меня пытались уговорить. Но Филька так отчаянно цеплялся за меня и смотрел такими глазами… Потом на Фила надели браслет. На ногу. Чтобы не убежал. По такому браслету он виден на пульте полиции всё время.
Наконец, СС-овки ушли. Вместе с женой, которая сказала, что завтра подаёт на развод, ибо жить с маньяком не будет. Филька плакал тихо и безнадёжно. И только повторял:
— За что?.. Не хочу… за что…
Я держал его на руках, впервые в жизни. Это было категорически запрещено, но мне было всё равно. А Фильке было всё равно, тем более. Я гладил его чуть потрёпанные шелковистые волосы.
— Поцелуй меня! — вдруг требовательно попросил сынуля. Я чмокнул его зарёванные глаза. Какое небыкновенное, удивительное чувство…
— Раз мы маньяки, нам теперь всё можно, да?
— Наверное…
— А что мы будем делать?
— В смысле?
— Ну, что делают маньяки между собой?
Я ощутил, как удушливо краснею.
— Филька, бог с тобой, да ничего…
— Ну, па, расскажи про это…
— Фил, не придумывай глупости.
— Па, давай убежим?
— Куда мы убежим, дурачок… Ведь браслет же.
— Снимем.
— Через две с половиной минуты у нас будет наряд СС. Но, даже если сбежим, что дальше? Всё равно поймают. А потом…
Потом Фильке-то ничего не будет. Потому, как хуже кастрационных школ СС ничего быть не может. А вот для меня изоляция в кастрационной тюрьме до конца жизни.
— А если на Трубы сбежать?
Трубами называли район бывших заводских трущоб. Несмотря на постоянные облавы, там обитала какая-то полузвериная публика. Про Трубы рассказывали страшное. Тамошние жители не знали долбительной стабильности, а потому были агрессивны, убоги умом и телом. Говорят, они ели человечину. Впрочем, район Труб был оцеплен колючей проволокой, и попасть туда было всё равно нереально.
— Ты прости меня, па…
Я прижал его к себе. Он неожиданно успокоился.
— Давай, не будем ложиться? А то заснём, и всё…
Через пятнадцать минут он спал у меня на руках. Видно, перегорел. Я держал спящего сынулю на руках и слушал тиканье будильника, отсчитывающего последние часы Филькиной жизни. В школе кастрации детей быстро превращают в бессмысленные автоматы. Я подумал: «А всё-таки здорово, что я не дал добровольное согласие. Эти ночные часы, наверное, будут лучшими в моей жизни…»