Обломов (роман)

Ведь есть же этакие ослы, что женятся

— Обломов

«Обломов» — роман писателя Ивана Гончарова, писавшийся в течение 12 лет. Роман заслуженно вошёл в золотой фонд русской и даже мировой литературы и стал на полку классики школьной программы. Автор рассказывает трагикомедийную историю поздней молодости и средних лет барина Обломова, живущего в квартире в Петербурге (не в самом городе, а именно в квартире). Роман ввёл в словарь русского языка новое понятие — «Обломовщина» — и в карикатурном виде описал кризис крепостной системы.

Обломовщина

Центральная тема всего романа. Собственно, сама обломовщина есть понятие, характеризующие монотонную, рутинную жизнь, лишённую всякого смысла. Явление, которым можно нарекать тот образ бытия, который не включает себя всякого рода эмоциональные элементы, проведение каждого дня по одному шаблону и, чаще всего, включает отсутствие какой-либо умственной или физической активности.

В романе обломовщиной болеет, как ни странно, Обломов и его слуга Захар. Главного героя на протяжение всего романа из подобного состояния безуспешно пытаются вывести либо Штольц, либо Ольга. Своеобразным символом этого можно назвать персидский халат: чем он ближе к Обломову, тем он больше впадает в этот образ жизни.

С другой стороны, весь роман — это роман возникший на разломе эпох в период александровских реформ, и Обломов в нем — дитя прошлых лет, не способный (а отчасти не желающий) найти себе место в новом мире, человек не нужный этому миру.

Главные герои

Говорящее имя — неговорящих имён в романе, похоже, попросту нет. Начиная с главгероя (в просторечии XIX века «облом» — увалень, неуклюжий человек; более позднее значение — «полная неудача» — уже скорее производное, причём ведущее происхождение как бы не от этого романа) и его друга Штольца («гордец» по-немецки) — и кончая эпизодическим журналистом Пенкиным (таким же поверхностным и легковесным, как и пена, от которой происходит его фамилия).

• Илья Ильич Обломов — главный герой. Страдает ленью и апатией к происходящему вокруг и сам это с грустью признаёт, но ничего с собой поделать не может. По словам Штольца, умен, хотя почему-то не видно. Страшно наивен, но при этом добросердечен и мягок. В целом Хороший парень, хотя некоторыми своими действиями, как письмо Ольге и третирование Захара порой не за дело (в целом, всё-таки за дело), немного смахивает на козла с золотым сердцем.
  • Обломов недаром Илья. Это Илья Муромец, которого не исцелили, который так и остался на печи.
  • Иллюстраторы рисуют его полным, но вполне симпатичным.
• Обрусевший немец Андрей Иванович Штольц — лучший друг Обломова, совершенно на него не похожий почти абсолютно во всём (Стрекоза и муравей, Чувствительный парень и брутальный мужик), за исключением доброты своих намерений. Старается вытянуть Обломова из обломовщины, но в самый ответственный момент куда-то уезжает. Интересно, что Штольц тоже говорящее имя, оно в переводе с немецкого означает «Гордый», и гордиться ему есть за что. По утверждению самого автора, он хотел написать идеального героя, за что может подвергаться критике; к счастью, Штольц персонаж не центральный. Также критиковался славянофилами за излишний рационализм.
  • Уличный мальчишка в детстве и юности.
• Ольга Ильинская — несостоявшаяся жена Обломова, в будущем жена Штольца, из-за чего тот стал для некоторых неприемлемым возлюбленным. Добра, отзывчива, хоть порой и любит посмеяться над Обломовым. В конце концов не смогла управится с его малодушием и бросила его, войдя в депрессию, из которой её вытянул Штольц. Носит строгий пучок.
• Захар — верный слуга Обломова, «ещё больший Обломов, чем он сам», а также сиделка чудака. Грубиян, мелкий вор и сплетник, но клеветать на барина только он один право и имеет! Чурается обыкновенных гигиенических норм и спокойно относится, к примеру, что вокруг него лишь блохи да клопы. Тем не менее, является козлом с золотым сердцем. Тяжело переживает смерть своего барина, намного больше, чем даже смерть жены.
  • И Мастер-ломастер. Уронив с подноса одну кружку (что происходит постоянно), он психует и выбрасывает оттуда всю остальную посуду.
• Михей Тарантьев — козёл, вор и лжец. Притворяется другом Обломова, даже более надёжным, чем Штольц, которого он, мягко говоря, недолюбливает по понятным причинам. Каждое его появление в романе несёт за собой какие-либо материальные потери у главного героя. На пару со своим кумом пускает Обломова из одной долговой кабалы в другую — «Дело-то законное». К концу романа отстал от Обломова, получив от него оплеуху.
• Иван Мухояров — самоуверенный мерзавчик. Приятель Тарантьева и его коллега в полукриминальных делах. Манипулирует своей простоватой сестрой, используя её и её дом как источник своего обогащения. Был с Тарантьевым разоблачён Штольцем, однако без серьёзных последствий — Мухояров даже в должности смог восстановиться.
• Анисья — кухарка Обломова и жена Захара. Тот ревнует её к своим обязанностям, которые он выполняет спустя рукава.
• Агафья Матвеевна Пшеницына — простоватая хозяйка дома, в котором поселился Обломов. Полная, красивая (вполне тянет на русский кодификатор) и довольно добрая. Сочувствует ему, хотя её действия несут сугубо отрицательные последствия для Обломова. В конце романа становится его женой, что делает её неприемлемой возлюбленной не только в глазах многих читателей, но и в глазах Штольца.
• Иван Алексеевич Алексеев (точнее, то ли Иванов, то ли Васильев, то ли Андреев, то ли Алексеев, которого автор условился звать Алексеевым) — фоновый персонаж и безликий друг Обломова.
  • Неприметной незапоминающейся внешности — педаль в асфальт: предельно заурядный по внешности и характеру человек, красочное описание заурядности которого занимает полстраницы.

Сюжет

Первую половину книги Обломов лежит на диване, размышляя о своих проблемах: обустройстве имения, выселении из квартиры и о том, чтобы встать. Тем временем Гончаров проводит перед ним парад гостей: Захар, гуляка Волков, вечно суетящийся между балами и гуляниями, чиновник Судьбинский, не знающий ничего, кроме бумажной работы, Пенкин — сатира на натуральную школу, невнятный Алексеев и плут Тарантьев. Устав от их мелочной суеты, Обломов засыпает и видит Обломовку — свою родную деревню, полусказочное место, застывшее вне времени, со своим бытом и мерными порядками.

Следом случается то, что может заставить Обломова вскочить с дивана и бросится вприпрыжку — случается Штольц, и Обломов наконец-то покидает свою комнату. Штольц, деловой, энергичный и прямолинейный, пытается ввести Облома в окружающую жизнь, её ритм. Штольц знакомит Обломова с Ольгой, которая сперва пытается поддеть его, расшевелить, а после в течение лета они арендуют соседние дачи, влюбляются — и, в сомнениях, Обломов наконец делает ей предложение.

Тем временем из-за интриг Тарантьева вещи Обломова отправляются в дом на Выборгской стороне — тогда окраине Петербурга, где Обломов и остается в виде арендатора. Обломов продолжает встречаться с Ольгой, но их отношения не развиваются — напротив, Обломов как будто боится их, пока они окончательно не расстаются. Вернувшийся из разъездов Штольц находит Обломова почти разорившимся (стараниям Тарантьева и Мухоярова) и не выходящим из дома, а Ольгу — в депрессии.

Последнее, что может сделать Штольц для друга детства — устроить дела Обломова. В конечном итоге он создал в этом доме с сельской окраины полу-обломовку. Обломов женится на Агафье, простоватой владелице дома, и жил там до самой смерти.

Разочаровавшись в первой любви Ольга выходит замуж за Штольца. В конце концов, Обломов умирает от инсульта, вызванного нездоровой жизнью, а Штольц и Ольга берут к себе на воспитание Андрея, сына Ильи Обломова, названного им в честь Штольца.

Сюжет в цитатах

«Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока».

«Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела».

«Все это навело на него страх и скуку великую. „Когда же жить. Когда жить?“ — твердил он» — Обломов о службе.

«Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием».

«Барин, кажется, думал: „Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам“, а Захар чуть ли не подумал: „Врешь! ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет“».

«— Я… влюблен в Лидию, — прошептал он.

— Браво! Давно ли? Она, кажется, такая миленькая.

— Вот уж три недели! — с глубоким вздохом сказал Волков. — А Миша в Дашеньку влюблен».

«В десять мест в один день — несчастный! — думал Обломов. — И это жизнь! — Он сильно пожал плечами. — Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?» — о Волкове

«— Ну, что нового у вас? — спросил Обломов.

— Да много кое-чего: в письмах отменили писать „покорнейший слуга“, пишут „примите уверение“; формулярных списков по два экземпляра не велено представлять. У нас прибавляют три стола и двух чиновников особых поручений. Нашу комиссию закрыли… Много!» — разговор с Судьбинским

«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!» — о Судьбинском.

«— В самом деле, не видать книг у вас! — сказал Пенкин. — Но, умоляю вас, прочтите одну вещь; готовится великолепная, можно сказать, поэма: „Любовь взяточника к падшей женщине“. Я не могу вам сказать, кто автор: это еще секрет.

— Что ж там такое?

— Обнаружен весь механизм нашего общественного движения, и все в поэтических красках. Все пружины тронуты; все ступени общественной лестницы перебраны. Сюда, как на суд, созваны автором и слабый, но порочный вельможа и целый рой обманывающих его взяточников; и все разряды падших женщин разобраны… француженки, немки, чухонки, и всё, всё… с поразительной, животрепещущей верностью… Я слышал отрывки — автор велик! В нем слышится то Дант, то Шекспир…»

«Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!» — Обломов о Пенкине.

«— Что ж еще нужно? И прекрасно, вы сами высказались: это кипучая злость — желчное гонение на порок, смех презрения над падшим человеком… тут все!

— Нет, не все! — вдруг воспламенившись, сказал Обломов. — Изобрази вора, падшую женщину, надутого глупца, да и человека тут же не забудь. Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать! — почти шипел Обломов. — Вы думаете, что для мысли не надо сердца? Нет, она оплодотворяется любовью. Протяните руку падшему человеку, чтоб поднять его, или горько плачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову… — сказал он, улегшись опять покойно на диване. — Изображают они вора, падшую женщину, — говорил он, — а человека-то забывают или не умеют изобразить. Какое же тут искусство, какие поэтические краски нашли вы? Обличайте разврат, грязь, только, пожалуйста, без претензии на поэзию.

— Что же, природу прикажете изображать: розы, соловья или морозное утро, между тем как все кипит, движется вокруг? Нам нужна одна голая физиология общества; не до песен нам теперь…

— Человека, человека давайте мне! — говорил Обломов. — Любите его…

— Любить ростовщика, ханжу, ворующего или тупоумного чиновника — слышите? Что вы это? И видно, что вы не занимаетесь литературой! — горячился Пенкин. — Нет, их надо карать, извергнуть из гражданской среды, из общества…»

«Вошел человек неопределенных лет, с неопределенной физиономией, в такой поре, когда трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем. Фамилию его называли тоже различно: одни говорили, что он Иванов, другие звали Васильевым или Андреевым, третьи думали, что он Алексеев. Постороннему, который увидит его в первый раз, скажут имя его — тот забудет сейчас, и лицо забудет; что он скажет — не заметит. Присутствие его ничего не придаст обществу, так же как отсутствие ничего не отнимет от него. Остроумия, оригинальности и других особенностей, как особых примет на теле, в его уме нет. Может быть, он умел бы по крайней мере рассказать все, что видел и слышал, и занять хоть этим других, но он нигде не бывал: как родился в Петербурге, так и не выезжал никуда; следовательно, видел и слышал то, что знали и другие. Симпатичен ли такой человек? Любит ли, ненавидит ли, страдает ли? Должен бы, кажется, и любить, и не любить, и страдать, потому что никто не избавлен от этого. Но он как-то ухитряется всех любить. Есть такие люди, в которых, как ни бейся, не возбудить никак духа вражды, мщения и т. п. Что ни делай с ними, они все ласкаются. Впрочем, надо отдать им справедливость, что и любовь их, если разделить ее на градусы, до степени жара никогда не доходит. Хотя про таких людей говорят, что они любят всех и потому добры, а, в сущности, они никого не любят и добры потому только, что не злы. Если при таком человеке подадут другие нищему милостыню — и он бросит ему свой грош, а если обругают, или прогонят, или посмеются — так и он обругает и посмеется с другими. Богатым его нельзя назвать, потому что он не богат, а скорее беден; но, решительно бедным тоже не назовешь, потому, впрочем, только, что много есть беднее его. Он имеет своего какого-то дохода рублей триста в год, и, сверх того, он служит в какой-то неважной должности и получает неважное жалованье: нужды не терпит и денег ни у кого не занимает, а занять у него и подавно в голову никому не приходит. В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: „Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно“. Никогда не поймаешь на лице его следа заботы, мечты, что бы показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд на какой-нибудь внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению. Встретится ему знакомый на улице: „Куда?“ — спросит. „Да вот иду на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь“. — „Пойдем лучше со мной, — скажет тот, — на почту или зайдем к портному, или прогуляемся“, — и он идет с ним, заходит и к портному, и на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел. Едва ли кто-нибудь, кроме матери, заметил появление его на свет, очень немногие замечают его в течение жизни, но, верно, никто не заметит, как он исчезнет со света; никто не спросит, не пожалеет о нем, никто и не порадуется его смерти. У него нет ни врагов, ни друзей, но знакомых множество. Может быть, только похоронная процессия обратит на себя внимание прохожего, который почтит это неопределенное лицо в первый раз достающеюся ему почестью — глубоким поклоном; может быть, даже другой, любопытный, забежит вперед процессии узнать об имени покойника и тут же забудет его. Весь этот Алексеев, Васильев, Андреев, или как хотите, есть какой-то неполный, безличный намек на людскую массу, глухое отзвучие, неясный ее отблеск.»

«…Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не дай бог что выйдет. Точно ребенок: там не доглядит, тут не знает каких-нибудь пустяков, там опоздает и кончит тем, что бросит дело на половине или примется за него с конца и так все изгадит, что и поправить никак нельзя, да еще он же потом и браниться станет.»

«Он был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, бог знает как и за что — заставлял, где и кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения, был придирчив.» — Тарантьев.

«Таковы были два самые усердные посетителя Обломова. Зачем эти два русские пролетария ходили к нему? Они очень хорошо знали зачем: пить, есть, курить хорошие сигары. Они находили теплый, покойный приют и всегда одинаково если не радушный, то равнодушный прием.»

«Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него были синонимы; другая — из покоя и мирного веселья. От этого главное поприще — служба на первых порах озадачила его самым неприятным образом. Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до того был проникнут семейным началом, что и будущая служба представлялась ему в виде какого-то семейного занятия, вроде, например, ленивого записыванья в тетрадку прихода и расхода, как делывал его отец. Он полагал, что чиновники одного места составляли между собой дружную, тесную семью, неусыпно пекущуюся о взаимном спокойствии и удовольствиях, что посещение присутственного места отнюдь не есть обязательная привычка, которой надо придерживаться ежедневно, и что слякоть, жара или просто нерасположение всегда будут служить достаточными и законными предлогами к нехождению в должность.»

«Когда же Штольц приносил ему книги, какие надо еще прочесть сверх выученного, Обломов долго глядел молча на него.

— И ты, Брут, против меня! — говорил он со вздохом, принимаясь за книги.

Неестественно и тяжело ему казалось такое неумеренное чтение. Зачем же все эти тетрадки, на которые изведешь пропасть бумаги, времени и чернил? Зачем учебные книги? Зачем же, наконец, шесть-семь лет затворничества, все строгости, взыскания, сиденье и томленье над уроками, запрет бегать, шалить, веселиться, когда еще не все кончено? „Когда же жить? — спрашивал он опять самого себя. — Когда же, наконец, пускать в оборот этот капитал знаний, из которых большая часть еще ни на что не понадобится в жизни? Политическая экономия, например, алгебра, геометрия — что я стану с ними делать в Обломовке?“»

«Он учился всем существующим и давно не существующим правам, прошел курс и практического судопроизводства, а когда, по случаю какой-то покражи в доме, понадобилось написать бумагу в полицию, он взял лист бумаги, перо, думал, думал, да и послал за писарем.»

«— Отцы и деды не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, советы, — да прожили же век счастливо; проживем и мы: даст бог, сыты будем.» — философия Обломова-старшего.

«Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным долгом, и даже не считая ничем, а просто бросился бы на смерть, точно так же как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него, не рассуждая, отчего должна броситься она, а не ее господин. Но зато, если б понадобилось, например, просидеть всю ночь подле постели барина, не смыкая глаз, и от этого бы зависело здоровье или даже жизнь барина, Захар непременно бы заснул.»

«Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме Ильи Ильича, другого существования, как одевать, кормить его, грубить ему, лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним.»

Что здесь есть

• Антигерой — Гончаров подарил миру Обломова, который постиг дао недеяния и вообще не слезал с дивана.
  • Малоподвижный обжора с лишним весом, получающий ближе к концу апоплексический удар? Болен замаскированной депрессией?
• Бесплодный мечтатель — заглавный герой. Впрочем, он скорее кодификатор лентяя.
• Бета-пара — неожиданно Обломов и Пшеницына на фоне Обломов-Ольга или Штольц-Ольга, она же неприемлемая возлюбленная, хотя идеально подходит ленивому Илье.
• Вторая любовь — Пшеницына для Обломова, а также Штольц для Ольги, хотя тот считает, что первой не было.
  • Второй парень выигрывает — Штольц для Ольги.
• Девушка выбрала друга — возможно, первопример. Обломов и Штольц — верные друзья (связка «ведомый-ведущий»). Штольц же и знакомит друга с Ильинской, но тот своим малодушием, нерешительностью и градацией (???) провоцирует её на разрыв и, в итоге Ольга выходит замуж за Андрея.
• Добродушный толстяк — Обломов и Пшеницына. Последняя ещё и прекрасная толстушка — одни её локти чего стоят!
• Заявленная способность — Штольц считает Обломова умным, тот вроде себя тоже таким считает, но это абсолютно нигде почему-то не проявляется.
  • Ну почему же — возможно, с фитильком, но он всё-таки занимается с детьми Пшеницыной, подтягивает их в учёбе. Да и способность мыслить, пусть и не всегда в верном направлении, но всё же свойство ума.
• Знают именно за это — даже те, кто не читал, знают, что Обломов был ленивым, ничего не делал и лежал на диване. Помнящие чуть лучше считают, что из-за этого от него ушла Ольга. На самом деле не из-за этого, благодаря Ольге он лежать на диване перестал, а свадьбу откладывал (и дооткладывался) потому, что стал жертвой мошенников и боялся в этом признаться. А вот когда Ольга ушла — действительно вернулся к прежним привычкам.
• Идише мамэ — мама главгероя. Итог печален: «И Илюша с печалью оставался дома, лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и, так же как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая».
  • И мама Штольца, но её полезную деятельность пресекал отец Штольца.
• Инстинкт старшего брата — с прикрученным фитильком, так как Штольц Обломову не брат.
• Караул, спасают! — решение проблем по-тарантьевски. Правда, со старостой он верно сказал.
• Кармический Гудини — слишком легко отделались Тарантьев и Мухояров от своей авантюры, Мухояров даже в должности смог восстановиться.
• Кнопка берсерка — при Илье не стоит оскорблять Ольгу, критиковать Штольца и приводить ему в пример «других».
• Любит слабых мужчин: Штольц подмечает, что одна из причин привязанности Ольги к Обломову — желание вытянуть того из обломовщины.
• Любовное письмо — Обломова к Ольге.
• Мета-пророчество. «У него (Обломова) хлынут, например, народы из Африки в Европу».
• Не знает ревности и Хочу, чтобы любимый был счастлив — реакция Обломова на свадьбу Штольца и Ольги.
• Нерешительный мальчик, решительная девочка — угадайте, кто?
• Нет антагониста — зигзаг. В начале романа кажется, что именно так, потом вырисовывается Тарантьев и Мухояров, но прозорливый читатель к третьей части уже поймёт, что главный враг Обломова — сам Обломов.
• Она не моя девушка! — отчаянно всем доказывал Обломов, это же и одна из причин их разрыва.
• Оттолкнуть, чтобы спасти — с такой мыслей писал письмо Ольге Обломов, а та и наверняка многие читатели увидели в этом обыкновенный козлизм.
• Офигенные герои — каждое появление Штольца в жизни Обломова, за исключением последнего.
• Прелесть какая глупенькая — Пшеницына для Обломова.
• Путает слова — Обломов, служа в министерстве до начала событий книги, однажды по ошибке отправил важную бумагу в Астрахань, хотя она была адресована в Архангельск. Получить по шапке от начальства побоялся и решил выйти в отставку.
• Ребёнок в память о нём — Андрей Обломов для Пшеницыной.
• Рыхлый пухлик — заглавный персонаж, судя по многим иллюстрациям. С его-то характером и образом жизни это и неудивительно.
• Соня — он же.
• Универсальное решение проблем — для Обломова это ничегонеделание в надежде, что какая-нибудь добрая душа из его окружения возьмётся за его проблемы. Всегда это либо Штольц, либо лучше бы вообще не брались.
• Фатальная слабость — обломовщина…
• Фетиш — раздражающе часто упоминаемые локти Пшеницыной, видимо, являются таковыми для Ильи.
• Хороший плохой конец — Обломов в конце концов умирает от сердечного приступа, вызванного неподвижностью и едой, хотя и проводит последние годы своей жизни почти в утопии. Обломовка под руководством Штольца и течением времени перестают быть тем местом, каким была прежде, став шумной новой деревней с железной дорогой. Ольга замужем за Штольцем, но ей не хватает некоторой «голубиной нежности». Захар живет ослепшим попрошайкой на улице, никуда не уезжая от могилы хозяина.
• Эскапист: Обломов — образчик из палаты мер и весов. Даже деятельности никакой не надо, кроме собственных мыслей на диване.
• Эффект голубого щенка — как и в других произведениях той эпохи слово, «соснуть» употребляется в значении «поспать».
• Яблоко от яблони далеко падает — инверсия. Из «сна Обломова» ясно, что подобным образом жизни страдали и его родители, и умерли они, похоже, так же. Как вам, например, фрагмент, когда обломовчане несколько дней боялись распечатать письмо — а вдруг там неприятная новость какая-то?
• Язвительная возлюбленная — Ольга по отношению к Обломову.

Адаптация

В 1979 г. Никита Михалков снял по мотивам романа двухсерийный фильм «Несколько дней из жизни И. И. Обломова».

• Кастинг-агентство «WTF?». В роли двадцатилетней Ольги Ильинской — Елена Соловей, которой 32. Разве скажешь о такой героине, что у нее «всегда бодрый взгляд» и «присутствие говорящей мысли» на лице? Впрочем, фильм сам по себе — вопиющий неканон…
  • Да, вполне скажешь. Соловей прекрасно выглядит. А разницу в возрасте можно списать на изменившиеся реалии. В 19 веке двадцать лет - уже возраст.

Интересные факты

• Фамилия протагониста говорящая — но не в том смысле, какой может показаться современному русскому человеку, особенно молодому. В год выхода романа Гончарова (и ещё как минимум пару десятилетий) жаргонное слово «облом» означало не фрустрацию/неудачу, а человека, которого сейчас назвали бы «тормоз» (т. е. «медленный, нерасторопный тупица», «болван»). В XIX веке «обломом» обзывались («Ну, ты, облом, куда пошёл? Голова совсем не варит? Сюда иди!», «Облом ты этакий, что это тебе в голову взбрело?!»).
  • Пруф? Да хотя бы в «Смерти Тарелкина» А. В. Сухово-Кобылина.
• Человек, с которым Штольц говорит об Обломове в финальной главе, по описанию напоминает самого Гончарова.

Классика школьной программы
Денис Фонвизин	Недоросль
Александр Грибоедов	Горе от ума
Александр Пушкин	Евгений Онегин • Капитанская дочка • Руслан и Людмила • Сказки
Михаил Лермонтов	Герой нашего времени
Иван Гончаров	Обломов
Николай Гоголь	Вечера на хуторе близ Диканьки • Тарас Бульба • Ревизор • Мёртвые души
Иван Тургенев	Записки охотника • Отцы и дети
Александр Островский	Бесприданница • Гроза
Николай Некрасов	Кому на Руси жить хорошо
Фёдор Достоевский	Белые ночи • Бесы • Братья Карамазовы • Идиот • Преступление и наказание
Михаил Салтыков-Щедрин	Господа Головлёвы • История одного города
Лев Толстой	Анна Каренина • Война и мир
Антон Чехов	Каштанка • Вишнёвый сад • Человек в футляре
Максим Горький	Детство — В людях — Мои университеты • Старуха Изергиль • На дне
Евгений Замятин	Мы
Михаил Шолохов	Тихий Дон • Поднятая целина
Михаил Булгаков	Собачье сердце • Мастер и Маргарита
Андрей Платонов	Котлован
Александр Твардовский	Василий Тёркин
Александр Солженицын	Один день Ивана Денисовича