Сказка про лягушку в животе
Сказка про лягушку в животе — городская легенда, которая интересна тем, что смогла восраться аж в официальное энциклопедическое творчество, которое писал Андрей Тимофеевич Болотов. По своей сути является просто сказкой, которая очевидно не могла состояться в реальности, поэтому всерьёз не рассматривается даже конспирологами.
Суть[править]
Типичное деревенское быдло отличается малым интеллектом, отсюда любит верить в разного рода колдовство. Когда наступает беда, вместо поиска естественных причин ведётся обвинение неких колдунов, которые сглазили. Колдунами же часто объявляются просто люди, которые быдлу неприятны (скажем, интеллектуалы).
Вот и в этом случае баба решила, что её проклял колдун. Так как времена были тёмные, то подозреваемого реально даже допросили, несмотря на абсурдность обвинений. Затем стали проводить исследование происходящего. Конец истории также малореалистичный — если предположить, что это магическое проклятие, то непонятно отчего оно оказалось побеждено простой рвотой.
Сама история нереалистична — лягушка не может находиться в животе и при этом выжить, тем более не может там родиться — среда желудка крайне агрессивна. Более того, если она якобы была в некоем яйце, то даже имея когти, не могла бы никак ими пользоваться.
Также невозможно и выхождение живой лягушки через горло. Тем более лягушки большой, которая после этого осталась бы живой.
Вероятнее всего, состоялась мистификация или же пранк с подбрасыванием лягушки, которая была ранее препарирована. Например, «рвота» была сделана без присутствия врача, и ему было сказано, что вот вышла лягушка (как у некоторых выходит черепаха). Тогда же врач не проверил утверждение и поверил, что лягушка и правда вышла.
Текст[править]
Кроме сего, ознаменовался сей год одним редким и достопамятным происшествием, случившимся в нашем волостном гошпитале и всех нас удивлением поразившим.
Еще в течение лета сего года пришла ко мне из одной волостной деревни одна молодая баба с жалобою на одного в сосед-стве с нею в той же деревне живущаго мужика в том, что он ее испортил и произвел в животе ее что-то ползущее и производящее внутри ровно как несносное кусанье. Я счел было сие сперва сущими пустяками, зная, что наш простой народ при всяких случающихся натуральных болезнях имел отменную наклонность приписывать все порче и колдовству, и признаюсь, что не хотел тому верить, но баба говорила, что ежели я тому не верю, то изволил бы я сам подержать руку на одувшемся ея животе, так могу сам почувствовать упомянутое ею по оному ползание. Я и не преминул сего из любопытства учинить, и действительно, ощупав кусок, нечто похожее на то почувствовал. Однако, не хотя верить, чтоб то было какое животное, старался ее уверить, что это так натуральная болезнь, говоря при том, что не согласится ли она побыть у нас несколько времени в гошпитале и дать себя полечить нашему искусному лекарю.
– Очень хорошо, батюшка! – сказала она. – Я готова иттить в гошпи-таль, и мне все равно, там ли я или в дому умру, и где это лекарю вылечить?
И что вы ни говорите, а это не болезнь, а порча, и съел меня этот злодей , мужик, попотчевав брагою; уже не одна я, батюшка, терплю эту напасть от него. У нас недавно одна баба, точно так же, как я, с раздувшимся животом, а, впрочем, так же, как я, совсем истощавшая, от такого же ходившего по животу куска пошла в гроб; а видно, и мне того же не миновать, а жалею только об одном грудном ребенке, котораго у меня на руках видите.
– Хорошо, хорошо, моя голубка! – сказал я ей на сие. – За мужиком, котораго ты обвиняешь, я пошлю и постараюсь всячески сие дело исследовать, но не уповаю, чтоб он в том признался, если б и подлинно было это его дело; но ты между тем поди-ка в гошпиталь, а я велю лекарю полечить тебя с отменным старанием.
И как она от того не отрекалась, то, посылая ее в гошпиталь, и отписал я к лекарю действительно, чтоб он постарался с отменным рачением о узнании сей болезни и о излечении оной; а между тем послал нарочнаго в ту деревню за обвиняемым бабою мужиком, который ко мне тотчас и до-ставлен был. На сего не успел я взглянуть, как уже по одному мрачному и плутовскому виду и из первых его слов наперед предузнавал, что я всеми расспросами и следствиями своими от него ничего не добьюсь, ибо он при первом вопросе уже сказал:
«Статочное ли дело! Как это можно? Ведь за это людей живых сожигают!» – и начал потом клясться и божиться всеми клятвами, что он не знает и не ведает всего того и что готов все истязания вытерпеть, а того не делал. Да и подлинно, сколько я ни старался и добром, и угрозами его уговаривать и к добровольному признанию убеждать, но все мои старания остались тщетными, и самыя даже очныя с бабою ставки не помогли ничего произвесть. Он стал в том, что не делал и что это на него взводится совершенная напраслина, и, раздеваясь, ложился сам, говоря, что готов терпеть все, но ничего не знает и не ведает. Что мне было тогда с ним делать? Другого не оставалось, как отложить сие следствие до другого времени и подождать наперед, что скажет и сделает с нею лекарь.
Сей и действительно, по приказанию моему, принялся за нее с особенным старанием, и хотя по искусству своему употребил все возможное, но не произведши ничего, приехал нарочно ко мне с донесением, что всего его искусства и знания недостает к узнанию собственнаго рода сей болезни.
Он говорил, что по всем наружным признакам почитал он сперва помяну-тый ощущаемый кусок в животе свернувшимся в клуб гнездом глист, но как все употребляемыя им наилучшия глистогонительныя лекарства не произвели ни малейшаго действия и перемены, то стал он почитать кусок сей составившимся из скопившихся разных нечистот и надеялся разбить его наилучшими разбивательными лекарствами; но как и сии не произвели ни малейшаго облегчения и перемены, то прямо признавался мне, что не знает, что о сем деле подумать и чем сие почитать, и другого не находил, как отважиться, наконец, дать ей наудачу рвотное, и не подействует ли оно, и спрашивал, дозволю ли я ему это сделать. «Очень хорошо! – сказал я ему на сие. – Делайте что хотите и что вы заблагоразсудите».
Получив от меня сие разрешение, он действительно чрез несколько дней после того дал ей сильное из ипекакуаннаго корня (1) рвотное, но насмерть сам испужался, как рвотное, погнав из кишок и желудка помянутый кусок, оным совсем было сию бедную женщину, подавив, не задушило.
(1) Ипекакуана – рвотный корень, область распространения которого леса Бразилии. Издавна из-вестен как важный врачебный препарат.
Она была уже при самых дверях смерти, но, по особливому счастию, про-шел, наконец, сей кусок сквозь глотку и упал в образе большого круглаго и кроваваго куска в таз, пред нею поставленный, и она чрез то благополучно и от смерти, и от болезни своей освободилась. Но каким удивлением обрадовавшийся тому лекарь поразился, увидев, что кусок сей в тазу с места на место, как нечто живое, двигался. Но удивление его увеличилось несказанно, когда при начатом трогании сего куска палочкою оный, как некакий тончайший пузырь, треснул и обнаружил во внутренности своей превеликую живую лягушку, или паче жабу, сгущенною кровью окруженную.
Неожидаемое таковое и странное явление поразило лекаря и всех при нем бывших превеликим изумлением. Желая осмотреть и обмыть ее от приль-нувшей к ней густой крови, схватил он ее бережно своими инструментами и, обмывши, едва стал обтирать, как увидел, что верхняя пестрая кожа на ней так была нежна и слаба, что при малейшем трении стиралась; почему, не желая ее повредить, и оставил он ее так, и, увидев, что она тотчас издохла, посадил для диковинки в спирт и привез ко мне для показания сей диковинки. Мы все также крайне удивились сему необыкновенному происшествию, и я тотчас срисовал ее с самой натуры и во всей ея величине и виде: при котором случае, разсматривая ее прилежнее, с крайним удивлением заприметили мы некоторые особливости и также необыкновенныя странности и обстоятельства, и
во-первых, то, что она хотя имела глаза, но была слепая и глаза ее покрыты были некакою непрозрачною отонкою;
во-вторых, что на передних ея лапах были отменно острыя когти, которыми, как думать надобно, царапая, производила она чувствуемую временно сильную боль в животе тою женщиною; в-третьих, что задния ее ноги, бывающия у всех лягушек обыкновенно длиннее передних, поелику они действием их наиболее прыгают, были у ней короткия и приросли почти совсем к нижней части живота ея, так что их почти отогнуть было не можно; что все доказывало нам явно, что надобно сей жабе в животе и кишках сей женщины вывестись или родиться и вырость и что слепа она была оттого, что смотреть ей было некуда, а задния ноги потому так коротки и приросшими были, что ей распростирать их и по тесноте кишок прыгать было некуда и не можно, а потому же самому и кожа была на ней так нежна, что при обтирании стиралась.
Но пятое усмотренное нами обстоятельство привело обоих нас с лекарем в такое изумление, что мы не знали, чему оное приписать, а именно: из задницы ея торчал тонкий и вершка в два длиною волос, подобный волосу человеческому, и держался внутри оной так крепко, что не можно было никак из ней вытащить; а что того удивительнее, то на конце онаго находился как бы руками привязанный маленький и не более ржаного зерна кусочек какой-то особой и твердоватой материи. Сие было тогда и осталось навсегда для нас неразрешимою загадкою, и мы не понимали, как зашел в нее сей волос с привязанною на конце его штучкою.
Но как бы то ни было, но я, срисовав ее во всей точности и сохранив рисунок сей у себя для памяти, который и поныне у меня цел, возвратил тогда банку с лягушкою лекарю для хранения в гошпитальной аптеке и не за излишнее почел донесть о том происшествии командиру моему, старичку князю Гагарину, который, будучи любопытным человеком, восхотел сам ее видеть и приказал мне тотчас прислать к нему ее с нарочным, что я и учинил.
Но что же воспоследовало? Князь, увидев и подивившись также оной, послал тотчас за несколькими знакомыми ему докторами и медиками и, показывая им ее, спрашивал их о том, каким образом, по мнению их, зашла сия жаба в утробу оной женщины? Но господа сии, по высокоумию своему и не хотя ее порядочно разсмотреть, подняли все сие происшествие на смех и старались уверить князя, что сему быть не можно, что скрывается тут тонкий обман, и обманывал его либо я, либо лекарь, при рвоте женщины подпустивший в таз скрытно живую и приготовленную лягушку. И как князю было сие очень неприятно, ибо он никак не ожидал от нас такого глупаго, грубаго и никакой пользы произвесть не могущаго обмана, а потому и решился он тотчас ко мне о том отписать и сообщить мнение о сей лягушке господ медиков.
Не могу изобразить, как досадовал и хохотал я, узнав о сем глупом умничанье сих господ обиралов, и решился с первою же почтою в ответ князю отписать, что оба мы честью и всем, что свято есть, клянемся, что не было тут никакого обмана, что лягушка действительно извержена из женщины рвотою и по всему видимому в ней родилась, выросла и в кишках ее жила и чтоб он, для удостоверения себя в неложности того, соблаговолил созвать опять тех же господ медиков и, заставив их лягушку сию прилежнее разсмотреть, потребовал от них изъяснения, отчего бы лягушка сия была слепа и кожа на ней так нежна и слаба, а задния ноги так были коротки и прирослыя? И, наконец, спросил бы их, может ли простая и не в утробе выросшая, а, по словам их, подпущенная натуральная лягушка иметь все сии свойства, умалчивая уже о помянутом волоске, из задницы ея висящем.
Обрадовался князь, получив сие мое отношение и желая взаимно господ медиков одурачить, тотчас опять за ними послал; и как они съехались, то предложил он им мои запросы и сразил ими так, что они от стыда не знали, что сказать и чем в прежнем своем глупом отзыве оправдаться, и уже кое-как старались прикрыть глупое и легкомысленное свое нас обо-их с лекарем обвинение, говоря, что такие случаи кой-когда бывали уже в свете. Тогда князь, погоняв их всех за то и взаимно сам над ними посмеяв-шись, возвратил к нам банку с лягушкою, предписав хранить ее в гошпи-тале для диковинки, где она и поныне еще хранится в целости. Женщина же та вскоре после того совершенно выздоровела и жила многие потом годы.
