Синтаксическая конструкция
Синтаксическая конструкция — это, мой юный друг, фундаментальная и абсолютно неуловимая для здравого смысла единица бытия, придуманная кастой потомственных жрецов-филологов с одной-единственной целью: доказать всему остальному человечеству его интеллектуальную неполноценность. Она представляет собой шаманский ритуал по расстановке слов в одному им известном порядке, нарушение которого карается анафемой, двойкой в четверти и вечным проклятием в виде работы копирайтером на бирже за три копейки. Для адептов этого культа, также известных как Граммар-наци, синтаксическая конструкция — это священный Грааль, Ктулху и Большой Адронный Коллайдер в одном флаконе. Для всех остальных 99,9 % населения планеты — это просто то, как люди, ну, типа, говорят.
Явление конструкции народу[править]
Прежде чем ты, анон, в очередной раз зальёшься горючими слезами над учебником Розенталя, пытаясь отличить причастный оборот от деепричастного, и не находя между ними никакой разницы, кроме той, что за один тебя бьют линейкой по рукам, а за другой — по голове, следует уяснить одну простую вещь. Никаких синтаксических конструкций в природе не существует. Это фэнтези, научная фантастика, ментальный вирус, запущенный в ноосферу с целью тотального контроля над популяцией. Подумай сам: когда пещерный человек Уг колотил дубиной пещерного человека Ога, крича при этом «Моя! Мамонт! Моя!», он едва ли задумывался о порядке слов в предложении, целостности подлежащего и согласованности сказуемого. Он просто хотел жрать. И его прекрасно понимали. Вся суть коммуникации сводилась к эффективности: донёс мысль — получил результат. Если не донёс — получил дубиной по башке. Всё честно.
Но потом пришли они. Бледные, сутулые люди в роговых очках, которые никогда не охотились на мамонтов и не строили пирамиды. Они сидели в своих кельях, скрипели перьями при свете сальных свечей и выдумывали правила. Им было мучительно больно от того, что мир так прост и понятен. Им хотелось всё усложнить, запутать, обнести колючей проволокой из запятых и рвом с тире. Они посмотрели на живой, сочный, постоянно меняющийся язык, на котором люди признавались в любви, объявляли войны, торговались на рынках и травили байки у костра, и сказали: «Нет. Это всё неправильно. Оно должно быть… сконструировано!».
Так родилась первая синтаксическая конструкция. Легенды гласят, что это был какой-то особенно вычурный инфинитивный оборот в древнегреческом, после изобретения которого его создатель, схоласт-мазохист по имени Ананимос Эпилептический, испытал такой интеллектуальный оргазм, что немедленно основал тайный орден, целью которого стало распространение этой заразы по всему миру. Орден действует и поныне, его адепты сидят в академиях наук, министерствах образования и на кафедрах филологических факультетов. Их легко опознать по отсутствующему взгляду, привычке бормотать себе под нос «обособленное обстоятельство, выраженное сравнительным оборотом» и нездоровой любви к красному цвету (для подчёркивания ошибок в твоих диктантах).
Я вам как филолог скажу: вы сначала разберите предложение по членам, а потом уже задавайте свои глупые вопросы.
Эта фраза, произнесённая с разной степенью пафоса, является универсальным ответом на любой экзистенциальный кризис, с которым сталкивается школьник, впервые осознавший весь ужас своего положения. «Марья Ивановна, а зачем мы это делаем?» — «Разбирай, Петров, разбирай! Сначала подлежащее, потом сказуемое…». «Марья Ивановна, а какой в этом смысл?» — «Смысл в синтаксисе, Петров! В синтаксисе — сила, брат!».
Конструктор «Сделай сам»[править]
Чтобы понять, как эта штука работает, представь себе обычного человека. У него есть руки, ноги, голова — всё на своих местах, всё функционально. А теперь представь, что приходит безумный хирург-педант и заявляет, что левая рука должна быть строго перпендикулярна правому уху, нос обязан смотреть на юго-запад с погрешностью не более трёх градусов, а мизинец на ноге следует считать уточняющим обстоятельством места и непременно обособлять, то есть ампутировать и хранить в отдельной баночке. Вот это и есть суть синтаксического разбора.
Вместо живой, дышащей фразы, брошенной в пылу спора или нежности, адепты культа видят перед собой труп, который необходимо немедленно расчленить. Они берут в руки свои ритуальные скальпели — карандаши красного и синего цветов — и начинают кромсать.
- Подлежащее (подчёркивается одной чертой). Это типа главный в предложении. Царь и бог. Обычно это какое-нибудь унылое существительное в именительном падеже, но иногда, для лулзов, в его роль может вжиться инфинитив, местоимение или даже целое словосочетание, что вызывает у школоты когнитивный диссонанс и желание сжечь учебник. Пример: Курить — здоровью вредить. Здесь подлежащее — курить. Почему? ПОТОМУ ЧТО! Не задавай глупых вопросов.
- Сказуемое (подчёркивается двумя чертами). Это верный раб подлежащего. Что делает главный? Он сказуемит. То есть бегает, прыгает, страдает, существует, является, становится и так далее. Иногда сказуемое бывает составным именным или составным глагольным, что в переводе с филологического на человеческий означает «мы прикрутили к глаголу ещё какую-то херню, чтобы тебе было сложнее». Пример: «Он хотел казаться умным». Здесь всё это нагромождение — сказуемое. Он не просто хотел. Он хотел казаться. А на деле, конечно, не казался.
- Дополнение (подчёркивается пунктиром). Это то, над чем совершается действие. Объект. Жертва. Тот самый мамонт, которого лупит дубиной подлежащее при помощи сказуемого. Отвечает на вопросы косвенных падежей, которые никто, кроме филологов, не помнит. Кого? Чего? Кому? Чему? — звучит как допрос в гестапо.
- Определение (под-чёр-ки-ва-ет-ся вол-нис-той ли-ни-ей). Это такая нашлёпка на существительное, отвечающая на вопрос какой?. Красивый, умный, зелёный, просроченный, твой бывший. Обычно выражается прилагательным, но и тут не без подвохов. Иногда им может быть и существительное в косвенном падеже, что называется несогласованное определение и придумано исключительно для того, чтобы ты гарантированно завалил ЕГЭ. Пример: «Я увидел девушку с глазами цвета неба». Вот эта вот романтическая сопля с глазами цвета неба — и есть оно, коварное.
- Обстоятельство (пунктир-точка-пунктир-точка). Самый скользкий и мерзкий член предложения. Он как шпион, который может быть везде и притворяться кем угодно. Обстоятельства места (где? куда? откуда?), времени (когда?), причины (почему?), цели (зачем?), образа действия (как?)… Их over 9000. Они отвечают на все те вопросы, которые ты задаёшь себе, глядя на очередное домашнее задание по русскому: Где я? Когда это кончится? Зачем всё это? Как мне выжить?.
И вот, когда несчастное предложение расчленено на эти запчасти, начинается самое интересное — сборка конструкций. Из этих кубиков Лего для взрослых филологи начинают лепить свои чудовищные химеры.
Лингвистические удавки[править]
Самыми любимыми игрушками конструкторов являются так называемые обороты. Оборот — это группа слов, объединённая вокруг какой-нибудь главной части речи, которая, как раковая опухоль, начинает пожирать соседние слова, превращая их в своих рабов. Эта банда затем встраивается в предложение, требуя к себе особого отношения — запятых.
Причастный оборот — это прилагательное, которое возомнило себя глаголом. Оно описывает признак предмета по действию. Звучит как бред, не правда ли? Так и есть. Мальчик, читающий книгу… Книга, прочитанная мальчиком… Этот оборот, как клещ, впивается в определяемое слово и пьёт из него все соки. Главное правило, вбиваемое в головы детей с особой жестокостью: если оборот стоит после главного слова — ставь запятые. Если до — не ставь. Почему? Логики в этом нет никакой. Просто так решил верховный жрец Ананимос Эпилептический много веков назад. Это как с USB-портом: с первого раза никогда не попадёшь. Так и тут: ты либо обособишь то, что не надо, либо забудешь обособить то, что надо. Третьего не дано.
Деепричастный оборот — это ещё более инфернальная тварь. Это глагол, который решил, что он — обстоятельство. Он обозначает добавочное действие. «Что делая? Что сделав?». Ктулху, пробудившись ото сна, сожрал мозг… Классическая ошибка, доставляющая филологам неиллюзорное удовольствие, — это когда деепричастие относится не к тому, кто совершает основное действие.
Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа.
В этой фразе, приписываемой Чехову, получается, что шляпа сама подъезжала к станции и сама глядела в окно. Абсурд? Да. Но именно на этом абсурде и держится вся система. Она заставляет тебя думать не о смысле, а о форме. Не о шляпе, а о правилах её синтаксического полёта.
Существуют и другие, менее известные, но не менее жестокие виды пыток: сравнительные обороты («её глаза, как два тумана…»), уточняющие члены предложения («там, за рекой, зажигались огни…»), вводные слова и конструкции («к счастью, кажется, во-первых» и прочий словесный мусор, который якобы не является членом предложения, но запятыми отгораживается так, будто внутри него сидит сам Сатана)… Весь этот арсенал служит одной цели — превратить процесс письма в минное поле.
Конструкции в дикой природе[править]
Думаешь, вся эта хрень обитает только в пыльных учебниках? О, мой наивный анон. Она повсюду. Она смотрит на тебя с экранов телевизоров, со страниц официальных документов, она лезет из динамиков и сочится из интернетов.
Канцелярит — язык бездушных конструкций[править]
Самым уродливым и в то же время самым могущественным порождением культа синтаксиса является канцелярит. Это мёртвый язык, на котором общаются бюрократы, чиновники и прочие менеджеры среднего звена. Его основная цель — скрыть полное отсутствие мысли за нагромождением наукообразных и бессмысленных конструкций.
В целях улучшения и дальнейшей оптимизации процесса взаимодействия структурных подразделений в рамках исполнения вышеуказанного постановления, было принято решение о формировании рабочей группы по рассмотрению вопроса о возможности имплементации предложенных инициатив.
Что это значит? Да ничего. Это просто набор слов. В переводе на человеческий: «Мы создали комиссию, чтобы подумать, как выполнить приказ». Но так сказать нельзя. Это слишком просто, слишком понятно. А где нет сложности, там нет и видимости работы. Канцелярит — это апофеоз формы над содержанием. Это синтаксис, сожравший семантику и теперь медленно переваривающий остатки здравого смысла. Характерные черты:
- Нанизывание существительных в родительном падеже: «…вопроса о возможности имплементации инициатив…».
- Замена глаголов отглагольными существительными: не улучшить, а осуществление улучшения; не решить, а принятие решения.
- Пассивные конструкции: не мы решили, а было принято решение. Ответственность как бы растворяется в синтаксической бездне. Никто не виноват. Оно само.
- Вода, вода, вода. Множество вводных слов, причастных оборотов и сложноподчинённых предложений, которые растягивают одну простую мысль на целый абзац.
Канцелярит — это идеальный пример того, как синтаксическая конструкция из инструмента превращается в оружие. Оружие против ясности, против ответственности, против разума.
Язык интернетов — анархия и новые конструкции[править]
Но есть и светлая сторона силы. Есть место, где над костлявой мумией синтаксиса глумятся все, кому не лень. Это, конечно же, интернет. Здесь Анонимус, уставший от школьной муштры и канцелярской нудятины, дал волю своей фантазии и начал творить.
На заре Рунета это был, конечно же, йазык падонкафф. Превед, медвед!, Аффтар, выпей йаду!, ржунимагу. Это была не просто игра с орфографией. Это была настоящая синтаксическая революция. Сращение слов (ржунимагу), разрушение привычных фразеологизмов, создание новых меметичных конструкций — всё это было пощёчиной общественному вкусу и академической грамматике. Филологические девы падали в обморок, учителя рвали на себе волосы, а интернет-хомячки радостно подхватывали новый, живой и дерзкий язык.
Со временем язык падонков мутировал, но сам принцип остался. Интернет постоянно генерирует новые синтаксические модели, которые сначала кажутся дикими, а потом входят в обиход.
- Конструкции с «когда»: «То чувство, когда…», «Тот неловкий момент, когда…». По сути, это обрубки сложноподчинённого предложения, где главное предложение опущено за ненадобностью. Все и так понимают, о чём речь. Это синтаксис, основанный на общем культурном коде.
- Конструкции с предлогом «про»: «Штош, это мы смотрим про мемы», «Расскажи мне про твою грусть». Использование предлога про вместо о или об придаёт фразе оттенок простоты, ламповости и некоторой инфантильности, что характерно для многих интернет-субкультур.
- Мем-конструкции: «Никто: … Абсолютно никто: … Я в 3 часа ночи: …». Это уже целый синтаксический шаблон для создания шуток, понятный миллионам. Он задаёт структуру, в которую можно подставить любое содержание. «Карл, …!», «Просто … , а ты …», «Мы не знали, что … так можно было».
Интернет-синтаксис — это живое доказательство того, что язык развивается не по указке из министерства, а по воле его носителей. Он текуч, хаотичен, ироничен и безжалостен к авторитетам. Он берёт мёртвые академические конструкции и делает из них чучело, чтобы потом весело сжечь его на костре всеобщего веселья. Это вечный бунт Уга с дубиной против Ананимоса с учебником.
Великая и Ужасная Сложноподчинённость[править]
Если отдельные обороты — это пыточные инструменты, то сложное предложение, особенно сложноподчинённое, — это уже целый застенок, камера пыток, оборудованная по последнему слову лингвистической инквизиции.
Сложносочинённое предложение — это ещё цветочки. Две равные части, соединённые союзами и, а, но. Типа, «Я пришёл, а ты ушла». Просто, понятно, жизненно. Тут даже самый упоротый филолог не найдёт, к чему придраться, кроме как к отсутствию запятой перед «а».
Но сложноподчинённое предложение… О, это совсем другая история. Это модель феодального общества в миниатюре. Есть главное предложение — сюзерен, господин. И есть придаточное — вассал, холоп, который служит главному и зависит от него. Эта зависимость выражается через подчинительные союзы и союзные слова: что, чтобы, когда, где, потому что, если, хотя и легион их собратьев.
[Я подумал], (что, (если я сейчас не уйду), то (когда она вернётся), мне придётся объяснять), (почему я всё ещё здесь).
Вот она, красавица. Многоэтажная конструкция, где одно придаточное сидит внутри другого, а третье подпирает их сбоку. Чтобы расставить здесь знаки препинания, нужно иметь диплом инженера-строителя и чуйку сапёра. Одно неверное движение — и вся конструкция рушится, погребая под своими обломками остатки смысла. На разборе такого предложения в школе обычно заканчивается мел, терпение учителя и детство.
Филологи обожают такие предложения. Особенно отличился в их построении Лев Толстой. Его периоды могут занимать целую страницу, и пока ты дочитываешь конец предложения, ты уже трижды забываешь, с чего оно начиналось. Это не текст, это испытание на выносливость. Это синтаксический марафон, добежать до конца которого дано не каждому.
В противовес этому Хемингуэй и многие модернисты практиковали обратное: короткие, рубленые фразы. Простые предложения. Как выстрелы. «Солнце взошло. Было жарко. Мы пошли на реку. Она утонула». Никаких тебе «несмотря на то, что» и «вследствие того, что». Максимум информации, минимум синтаксического мусора. Но для адептов культа Конструкции это, конечно, моветон. Слишком просто. Нет простора для страданий.
Зачем всё это нужно?[править]
И вот мы подходим к главному вопросу. Нахуя? Зачем человечеству понадобился этот сложнейший и громоздкий аппарат? Неужели нельзя было обойтись простыми и понятными фразами, как тот самый пещерный Уг?
Официальная версия, которую тебе скормят в школе, звучит так: сложные синтаксические конструкции позволяют точнее, глубже и многограннее выражать мысль. Они — признак развитого интеллекта и богатой внутренней культуры.
Но мы-то с тобой, анон, знаем правду.
- Владение «правильным» синтаксисом — это маркер «своего» в элитарных кругах. Если ты говоришь «одеть пальто» и не обособляешь деепричастный оборот, тебе никогда не стать частью истеблишмента. Это как тайное рукопожатие. Язык используется не для коммуникации, а для сегрегации. Чтобы отделить «культурных людей» от быдла.
- Тысячи и тысячи филологов, лингвистов, редакторов, корректоров и учителей русского языка должны чем-то заниматься. Они не производят материальных благ. Они не лечат людей и не строят мосты. Поэтому они создают себе работу сами: придумывают правила, следят за их исполнением, находят ошибки и карают за них. Это гигантская, самоподдерживающаяся система, которая существует ради самого процесса.
- Парадоксально, но факт. Заставляя человека концентрироваться не на смысле (что сказать), а на форме (как сказать), система подавляет критическое мышление. Вместо того чтобы спорить с идеей, ты начинаешь искать у оппонента грамматические ошибки. «Ага, „-тся“ и „-ться“ путаешь! Всё, ты неправ, твой аргумент не засчитан!». Это классический приём демагога и тролля.
- Для некоторых людей знание правил расстановки запятых в сложносочинённом предложении с общим второстепенным членом — это единственный повод для гордости в их унылой жизни. Они будут до хрипоты спорить на форумах, доказывая свою правоту, и получать от этого огромное, почти физическое удовольствие. Их ЧСВ питается твоими ошибками. Не корми его.
Так что же делать?[править]
Ничего. Расслабься и получай удовольствие. Язык — это живой организм, и он плевать хотел на все правила, придуманные для него мертвецами. Он будет меняться, мутировать и развиваться так, как ему вздумается. А синтаксические конструкции… они как старые карты звёздного неба. Когда-то они были актуальны, но звёзды давно уже сместились, галактики разлетелись, а филологи всё так же сидят, тычут в пожелтевший пергамент и требуют, чтобы Солнце вращалось вокруг Земли, потому что так написано в священной книге.
Пиши, как хочешь. Говори, как чувствуешь. Путай падежи, забивай на запятые, строй фразы так, как удобно тебе, а не Розенталю. В конце концов, единственная по-настоящему важная синтаксическая конструкция в этой жизни — это та, что выстраивается между твоим мозгом и реальностью. А всё остальное — не более чем уточняющее обстоятельство, выраженное сравнительным оборотом речи. И его можно смело обособить. От себя. И желательно навсегда.