Копипаста:Норлин Илонвэ:Узник замка Дол-Гулдур
Где-то впереди с потолка стекала вода. Капли мерно и звонко разбивались о каменный пол, и этот звук неприятно отдавался в ушах. Гендальф мрачно пожевал губами, и, не найдя привычно лезущую в рот бороду, нахмурился еще больше. Прислушался: сидящий за поворотом коридора караульный орк теперь уже явственно похрапывал на перевернутой кадке.
«Наконец-то», — подумал про себя майа и осторожно выдвинулся из своего укрытия.
Он опасался использовать Песнь в сердце Дол-Гулдура. Особенно теперь, когда выяснил, кто прячется здесь под именем Некроманта. И боясь проявить себя даже малой толикой силы, он перестраховался и сбросил свою ставшую родной личину старика-волшебника, и теперь крался по темным сырым переходам в почти забытом облике безбородного, хоть и старенького, эльфа. Высокого, стройного, без привычной шляпы и хламиды. Это было бы даже забавно, не являйся сама ситуация, в которой Гендальф сейчас находился, настолько несмешной.
Саурон жив. Самая скверная новость за последние две с лишним тысячи лет. И он, пожилой Гендальф — хотя нет, в таком виде все-таки дед Олорин — с голыми руками и вытребованным у Радагаста мешочком сонных трав в гордом одиночестве вынюхивает в сауроновой крепости в надежде, что его все-таки не заметят. Подвиг, достойный пары куплетов в средней руки балладе. А иначе Илуватар его развоплотит и будет тысячелетия пытать в Пустоте. Что-то у него личное к Саурону. Ну, не майарское дело об этом размышлять.
Все-таки позволив себе улыбнуться, Олорин смерил храпящего орка внимательным взглядом, убеждаясь, что снадобье подействовало как надо, и охранник проспит достаточно долго. Прочие слуги Саурона на тюремном этаже появляться не стремились, благо тот не был густонаселен, располагался глубоко под землей и усиленной охраны вроде как не требовал. Олорин против таких порядков не возражал. Сам он спустился сюда в последний момент, когда основная миссия уже была завершена, и оставалось лишь проскользнуть мимо патрулей, разыскать в дальних лесных окрестностях схрон с посохом и шляпой и поспешить с неприятным сообщением в Ортханк. Вместо этого он замешкался, когда вдруг на мгновение почувствовал что-то. Кого-то. Не орка, не назгула, не майа, даже не эльфа. Вероятно, человека или гнома — за царящей повсюду магией Саурона различить наверняка было невозможно. Но явственно ощущалось одно: неизвестный страдал и нуждался в помощи, а собственное айнурское чутье вдруг отчетливо повелело Олорину вернуться и спуститься в самое нутро самого защищённого места в Средиземье. Что он, разумеется, и сделал. И вот теперь стоял перед запертой на врезной замок дверью и, держа в руках снятые с орчьего пояса ключи, прислушивался.
Из камеры не долетало ни звука. Но зато недоступный обычному слуху чей-то нечаянный мучительный стон теперь не путался ни с чем, и Олорин мог с уверенностью сказать — в темнице Дол-Гулдура уже давно томился гном. Ключ бесшумно повернулся в скважине, и майа, не медля, потянул за вбитое в дерево стальное кольцо.
Выплеснувшийся из черного зева узилища запах едва не свалил с ног. Тюремная сырость и плесень, сопревшая в пыль солома, смесь свежих и застарелых нечистот, гниющих ран и чего-то еще, что Олорин различить уже не мог и не хотел, слились воедино и почти осязаемо наполняли собой темницу. Майа понадобилось пара мгновений, чтобы преодолеть отвращение, прижать к лицу подвернутый рукав туники и, сцепив зубы, шагнуть внутрь, ища взглядом пленника. Тот обнаружился в дальнем углу крошечной клетушки, и Олорин, без разбору ступая по загаженному полу, поспешил опуститься на колени рядом с ним.
Гном умирал. Истерзанный пытками, истощенный, он не впал в беспамятство и все еще цеплялся за жизнь, но Олорин видел, что конец его близок.
— Кто ты, несчастный? — тихо спросил майа, прикоснувшись к покрытому грязной испариной лбу лежащего.
Узник почти сразу открыл пугающе мутные побелевшие глаза, отчего Олорин подумал было, что гном слеп. Но тот смотрел на него и через мгновение хрипло рассмеялся, выставив напоказ щерящиеся бурыми осколками лунки выбитых зубов и повредив засохшие корки запекшихся на лице ран.
— Ха, дивнюк вонючий! И тебя сцапали? — с глумливыми интонациями спросил гном и тут же зашелся жутким булькающим кашлем.
Олорин отстранился, давая несчастному пространство отхаркаться, и окинул взором изувеченное тело. Обе ступни изломанного и избитого гнома были отсечены, и тошнотворного цвета обнаженные культи до колен покрывала густая шевелящаяся масса бело-желтых личинок. Они едва слышно терлись друг о друга, прячась и вновь появляясь из разбухшей ноздреватой плоти. Олорин отвел взгляд и хотел было взять гнома за руку, но остановился. Руки были изувечены немногим меньше — разодранные кандалами запястья чернели начавшимся разложением, не доставало пальцев, а на уцелевших были сорваны ногти. Сердце майа сжалось от такого зрелища, но он колебался. Вся его сущность стремилась к тому, чтобы облегчить страдания несчастного, влить в него каплю силы, умалить боль. Но для этого он должен был пусть самую малость использовать силу, а значит рисковать раскрыть себя и не просто попасть в соседнюю камеру, но и провалить важнейшую миссию — подвергнуть страшной опасности свою собственную вечность. Стоило ли это мучений одного умирающего гнома?
— Слышь-ка, дивнюк, — пленник перевел дух и снова обратился к нему с короткими рваными фразами: — Сделай-ка доброе дело. Вы ведь, дивнюки, ловкие да бессмертные. Выберешься — передай сыну моему одну штуку. Вернее, две.
— Как зовут твоего сына? — Олорин склонился ниже, когда голос говорящего сделался тише.
— Ключ и карта. Карта приведет к двери. Ключ откроет. Я бы сам открыл, да поздно. Вляпался. Видишь? Но карту сохранил. Карту и ключ. Кольцо забрали. Пусть. Оно без надобности. Главное — карта и ключ. Их я спрятал. Даже под пытками не выдал. Карта и ключ. Хотел бы я открыть… Выберешься — передай…
Гном говорил все тише и тише, и Олорин склонялся к самому его лицу, надеясь уловить в путанице слов имя. Хоть чье-нибудь.
— Держи, — скомканный грязный кусок пергамента появился в искалеченной руке гнома будто из воздуха и с тяжестью завернутого в лоскут металла лег в ладонь майа: — Ключ и карта. Передай, дивнюк. Сыну передай. Обещай. Обещай!
Гном снова закашлялся, уже глухо, хрипло и сдавленно. Олорин видел, как его грудная клетка поднимается все тяжелей и все медленней.
— Обещаю, — поспешно ответил майа, торопясь повторить свой вопрос: — Назови имя сына.
Но оставшийся безымянным гном больше не дышал. Олорин замер, глядя на него и убеждаясь, что настрадавшийся дух освободился и отправился в небытие. Гномы после смерти исчезали навсегда… Потом медленно протянул руку и закрыл светлые остановившиеся глаза, после чего сжал пальцы в кулак, поднялся и, не задерживаясь более, вышел из камеры.
Замок сухо щелкнул, на мгновение перебив мирное храпение орка, и майа поспешил вернуть ключ от темницы на прежнее место, чтобы затем быстрее двинуться в сторону ведущей наверх лестнице. Ему предстояло выбираться из жуткого подземелья, нести в Светлый Совет весть о возвращении второго по силе и могуществу айну, а затем когда-нибудь потом разыскивать по Средиземью неизвестного наследника неизвестных карты и ключа.
