Копипаста:Норлин Илонвэ:Laurie lantar lassi surinen
Увядший лист на дне чаши был похож на безвольно упавшую ладонь. Он лежал неподвижно и тихо, и слабый ночной ветер не тревожил его, как не тревожил покой самой лесной ложбины, где стояла на постаменте чаша, где серебрилась в лунном свете высокая трава, где журчал в траве прозрачный и быстрый ручей.
Галадриэль тоже была неподвижна и тиха. Она редко обращалась к Зеркалу сразу. Обычно приходила, брала в руки пустой кувшин, иногда наполняла его, а дальше стояла и ждала: слушала голос бегущей воды, вдыхала свежесть лесной прохлады, впитывала и стремилась преодолеть, размыть грань между собой и сгущающимся вокруг присутствием — самой жизнью. Если все получалось, то собственные ее мысли подчинялись этому мягкому велению и собирались воедино или же наоборот — рассеивались и исчезали, не мешали видеть. Если все получалось, она обращалась к Зеркалу. Творению Саурона Великого.
Но иной раз случалось так, что чаша оставалась пустой, и Галадриэль уходила, не заглянув в нее. Помощь Зеркала не требовалась, если нужный ответ или решение приходили сами — благодаря минутам или даже часам, проведенным в неподвижности и отрешенности лесной ночи. Хуже было, если достичь покоя не удавалось, и она отказывалась от видений, зная, что они станут лишь ненужным отражением ее собственных домыслов, надежд и страхов.
Потому сейчас она тоже не спешила. Кувшин был пуст, и серебряный бок его уже нагрелся от тепла ладоней, край изогнутой ручки упирался в подбородок, и маленькое, с ноготь величиной клеймо мастера на дне легко прощупывалось пальцами. Это значило, что никакой отрешенности и успокоения не было и в помине. Мысли назойливо роились в голове, не желая пропадать, и сомнений не возникало: стоит чаше наполниться до краев, именно эти мысли живыми образами возникнут на поверхности воды.
Последний раз она приходила сюда двенадцать дней назад. А до этого — тринадцать. Четырнадцать, пятнадцать… Почти каждую летнюю ночь она стояла над чашей, иногда уходя ни с чем, но обычно наполняя ее водой и всматриваясь в мелькающие видения. Ничего тревожного, ничего страшного. Ничего нового. Мир был жив и продолжал жить, и не было теперь причин для тревоги и страха. Зеркало больше не являло багрово-алые образы грозного настоящего и страшного будущего, не напоминало о кошмарах прошлого. Все было хорошо, все шло своим чередом, и впервые за долгие годы Галадриэль ощущала покой. Но она знала, что это покой особого рода. Ее народ — один из ее народов — народ мастеров нередко являл пример подобного: покой творца после долгой и трудной работы. Бурная радость уже миновала, наступило тихое умиротворение, но скоро за ним явятся внутренняя пустота, сомнения и тревога. Что делать дальше? Куда двигаться? Удастся ли повторить свой успех? А что, если это — предел?..
Она догадывалась, что так и будет. Зеркало показывало. Но она нетерпеливо отгоняла те образы: было некогда. У нее был ее народ, ее Лориэн и их враг, которого она отказывалась называть Врагом. У нее были силы и время, пусть и не так много. Она жила и действовала, иногда давая свободу всей своей ярости, и боли, и жажде отмщения и воздания. Чаще — сохраняя хладнокровие и подчиняя себя своей же воле. И она победила. Дошла до последнего предела, достигнув всего, чего некогда жаждала.
Зеркало тоже это знало. Его видения больше не пугали и не вселяли надежду; не соблазняли образами власти и могущества, не предлагали новых вызовов. На водной глади стали возникать только простые и заурядные картины. Стена дома, задернутая плющом, по которому они, дети, карабкаются к окну. Соседский пес, дремлющий у них на веранде — сбежал подальше от шумной стройки. В саду отец разговаривает с сестрами, и голос матери зовет всех к ужину… Ничего особенного: ни одной свадьбы или чьего-то рождения; ни одного большого праздника или судьбоносных встреч. Сплошь обрывки обычной прежней жизни, вся удивительность которых — во времени, отделявшем их от настоящего.
Галадриэль раз за разом рассматривала эту череду, пока та не приводила ее к одному и тому же: Финдарато. Всегда один, всегда без намека на чье-то близкое присутствие он перебирал бумаги, сидя на бортике фонтана, или брел куда-то по кромке моря, или стоял у водопада где-то в предгорьях Нэнси Пелоси. Галадриэль отстранялась от Зеркала за мгновение до того, как — она знала — брат вскинет голову и начнет озираться, ощутив чье-то присутствие. В последний раз двенадцать дней назад она увидела его на причале, и рядом покачивался вверх-вниз белый борт корабля.
Тогда она снова ушла, снова не решившись смотреть дальше. И возвращаясь сегодня, знала, что вряд ли поступит иначе. Чаша встретила ее засыхающим листом, и она смотрела на него и прижимала кувшин к подбородку. Лето в Лориэне еще не закончилось. Мэллорны еще обильно цвели, а золотой ковер под деревьями отзывался на шаги тихим шепотом. Сюда, в ложбину листья почти не долетали, и только этот случайно угодил в чашу и умер в ней, оторванный от своих собратьев. Она оплакала лист с почестями, зная в душе, что возродится он у Йаванны в светлом Амане.
Галадриэль рассматривала его, словно ища в сеточке прожилок слова ответа на свой невысказанный, да и ненужный вопрос. Затем поставила кувшин обратно на постамент, двумя ладонями, бережно, как подняла бы из травы разбившуюся птицу, взяла из чаши засохший лист, наклонилась и положила его прямо на прозрачные воды ручья. Тот охотно принял невесомый груз и понес прочь — из ложбины, из сумрака, из леса. Галадриэль подождала, проводила его долгим взглядом, а затем развернулась и стала медленно подниматься, оставляя Зеркало позади.
