Копипаста:Норлин Илонвэ:Живой и мертвые
Жаркое летнее солнце стояло в зените и щедро лило ласковый золотой свет вниз в протянувшийся на лиги окрест Харроудейл. Где-то далеко на западе вольно раскинувшаяся меж гор обширная долина радовала глаз сочной еще травой и блеском бегущих среди камней ручьев, но здесь у подножия зловещего Двиморберга в его густой тени даже в полдень царили сумрак и прохлада, и солнечный свет беспомощно тонул в их цепких объятиях.
Старший сын и наследник короля Рохана Балдуин стоял на пороге Темной Двери и глядел на покачивающиеся внизу сосны Димхольта. Высокий черный камень, обозначающий вход на Тропы Мертвых показывался между колеблющихся макушек карабкающегося по предгорьям бора, но более взор смотрящего не находил среди деревьев ничего приметного. Небольшой отряд роханских конников уже скрылся в прорезающем чащу проходе.
Балдуин поежился. Там внизу он мог сколько угодно бахвалиться перед провожавшими его воинами и смеяться над их суевериями, отмахиваясь от увещеваний седовласого Эотерда и обещая вынести из подгорных чертогов по гривне каждой красавице королевства. Болтовня эта разом сделалась бессмысленной здесь — перед испещренной древними письменами каменной аркой, под которой начинался проход во владения проклятых. Непроглядно черный зев дышал сонно колеблющимся бледным туманом и глядел на Балдуина с интересом голодного зверя. Бросивший высматривать среди сосен зеленый лоскут знамени и оборотившийся к нему юноша вдруг подумал, что, видно, последний дурной хмелек выветрился из его головы только сейчас.
Место было жестоким и зловещим, как сам источник зла, Илуватар.
Золотой чертог Медусельд стоил того, чтобы на пиру в честь завершения его строительства осушить ни одну чашу медвяного вина. Стольный Эдорас, что остался сейчас на другом краю Харроудейла, пил, плясал и веселился, славя рукотворное чудо, украсившее собой Марку. И вовек не было бы пира лучше, если бы не дернул Моргот кого-то из воинов за язык, и не зашел бы за длинным столом разговор о Тропах Мертвых. Балдуин зло пнул сапогом подвернувшийся под ногу камень, вспомнив, как безусый мальчишка Эофор, не успевший еще позабыть мамкину титьку, ляпнул, что не боится сказок и готов отправиться под гору хоть сейчас. Кто-то из дружинников тогда пьяно загоготал, но разом помрачневший Брего бросил на младшего сына такой взгляд, что сопляк вжал голову в плечи, как от крепкой затрещины. И только изрядно перебравший Балдуин этого не увидел и, заметно пошатываясь, со смехом поднялся на ноги.
— Не дело младшему брату отправляться за подвигами поперед старшего. Посему я, Балдуин, сын Брего перед лицом отца и всех воинов даю клятву пройти Тропы Мертвых! — с этими словами он воздел рог с медом и несколькими глотками осушил его, не замечая, что пьет в полной тишине.
А потом было поздно. Отец кричал, мать рыдала и стояла на коленях, воины молча переглядывались и самые смелые в сторону говорили о том, что негоже наследнику трона отправляться на верную гибель по данному во хмелю слову. Удерживали его все, а сам Балдуин только смеялся и обещал, что скоро они посмеются все вместе. Тогда его задор еще не вышел. Позднее по пути через Харроудейл Эотерд, бывший некогда его дядькой и нарочно посланный отцом в провожатые, предпринял последнюю попытку. Но теперь наследник короля отступить не мог. Если в Эдорасе все еще можно было обернуть в шутку и позабыть, то здесь, в виду тени Двиморберга и пронзающего его подгорного входа, сын Брего не мог показать свой испуг, развернуться и уехать обратно в Медусельд, будто ничего не было. И пусть Темных Дверей в Рохане боялись все от слабоумного свинаря до самого владыки Марки, будущему королю всадников не было бы житья с таким позором.
Поэтому он продолжал смеяться даже тогда, когда увидел вблизи зловещий дорожный камень, а потом махал остающимся позади конникам. А вот сейчас перед зияющей чернотой аркой сделалось не до смеха. Но отступать было некуда.
— Хватит. Один роханский воин стоит десятка живых врагов. Чего же говорить о мертвых призраках! — упрямо мотнув головой, подбодрил себя Балдуин. Выставил вперед зажженный факел и, крепко намотав на кулак повод коня, шагнул во мрак подгорья.
Живой человек и живой конь шли по гулкому каменному проходу Тропы, и мертвые незримо следовали за ними.
Идущий человек был глуп. Умный не сунулся бы туда, где веками царили лишь холод, мрак и проклятые души изменников. Умный не глазел бы по сторонам, словно любопытный ребенок. Умный не сжимал бы рукой факел, будто всерьез уповая на защиту слабого пламени. Не подносил бы огонь к стенам, рассматривая недоступные ему письмена, не искал бы в каменной пыли под ногами несуществующие следы. Мертвые их не оставляют. Они могут быть незаметными, если хотят того. Они неслышно ступают по пятам глупца, беззвучно пересмеиваются и переглядываются. Им некуда торопиться, у них впереди вечность.
И мертвые хотят развлечений.
Балдуин шел уже долго и, хотя сердце его гулко стучало в груди от одной мысли о том, что над ним сейчас высится вся громада Двиморберга, страх постепенно отпускал. Теод, верный конь, тоже успокоился и сейчас лишь чутко поводил ушами, но более не делал попыток вырваться и умчаться прочь от подгорного мрака и холода.
Темный переход уходил все дальше и дальше, и не везде свет факела был способен разогнать мглу в обе стороны и достать до стен. Но Балдуин ощущал их близость и иногда подходил ближе в надежде увидеть другие переходы или уходящие в глубь скал залы. Но ничего интересного кроме надписей на чужом языке, не попадалось. Путник стал уже прикидывать, как далеко успел пройти, и как долго еще будет длиться его путь.
Проход расширился внезапно. Только что он уместил бы пятерых едущих в ряд всадников, как вдруг стены рванули в стороны и пламя факела, потеряв опору, рассеялось в темноте. Видно, путник вышел в какой-то просторный чертог, и одному Саурону известно, каким целям служил он клятвопреступникам. Потоптавшись на месте, Балдуин решил обойти его по кругу, чтобы не потерять ориентира стен и не попасть потом в тот же проход, из которого вышел.
Сначала камень по левую его руку оставался умеренно ровным, но чем дальше, тем больше на нем стало появляться загадочных надписей, резных изображений и угловатых лент орнамента. Сын Брего так увлекся, разглядывая все это в свете факела, что увидел низкий дверной проем, только приблизившись к нему вплотную. Остановившись, Балдуин принялся размышлять, стоит ли войти и оставить непривязанного коня снаружи, или следует пометить стену и двинуться дальше. В задумчивости он коснулся рукой грубо высеченного на стене плачущего женского лица, и в тот же миг факел погас.
Мертвые перешептывались: живой человек отыскал Зал Черного Сердца и встал на его пороге.
Глупец. Дважды глупец. Он был не истинной веры. Он не шептал молитвы Богу Ночи, не приносил ему даров, не вспарывал острым ножом грудь и живот взятой по жребию жертвы. Не вставал на колени пред черным ликом каменной статуи и не освобождал руками сотрясающееся в предсмертной агонии нутро от горячих внутренностей. Им было место на алтаре, среди плошек с жиром, среди мертвых цветов и мертвых костей. Трепыхающееся сердце, вырванное из груди, черно-багровая печень, сочащаяся горчащей кровью, ноздреватые легкие, еще испускающие потерявшийся в них воздух. Им место в протянутых руках Бога Ночи.
Мертвые помнят все это. Протяжные песнопения приготовленных и испивших Вино забвения жертв. Пьянящий вкус человечьей крови и плоти, освященной взглядом статуи. Мертвые вспоминают и повторяют слова молитв и мелодии гимнов, и все это будто пробуждает в них давно иссякшую жизнь.
Но истинно живому здесь делать нечего. Он не осквернит своим теплым дыханием Зал Черного Сердца и не ступит по его запыленным плитам твердой ступней.
Мертвые не позволят. И они больше не прячутся.
Факел погас, и одновременно с этим тяжелая каменная дверь захлопнулась, отшвырнув неуспевшего опомниться Балдуина. Сей же миг Теод взвился свечой, вырывая из разжавшихся пальцев хозяина поводья, и, в ужасе заржав, бросился куда-то во мрак, поглотивший удары его копыт, как вода глотает упавший камень. Балдуин едва удержался на ногах и, путаясь в плаще, выхватил меч, готовый сразиться с любым осмелившимся подступиться врагом, будь тот жив или мертв.
И враг появился.
Медленно, словно зимние звезды в полуночном небе, проступили во мраке пещеры бледно-зеленые силуэты призраков. Вооруженные копьями и мечами зрелые воины, безусые мальчишки с луками и пращами, даже женщины с вилами и косами окружали Балдуина светящейся стеной и беззвучно взирали на него знакомым уже взглядом выжидающего хищника.
А потом они разом запрокинули прозрачные бесплотные головы и оглушительно расхохотались.
Живой человек смешно закричал, когда мертвый король проклятых клятвопреступников приблизился к нему и, отмахнувшись от бесполезной железки в теплой еще руке, взмахнул древком копья. Давно истлевшее призрачное дерево опустилось на посмевшие топтать Тропы ноги и легко перебило их. Мертвым нестрашно оружие живых, но не наоборот. Глупец этого не знал и получил свое.
Но убивать его король не стал. И отступив во мрак, мертвые сокрылись и теперь лишь смотрели, как живой стонет и силится подняться. Как катается по каменному полу, оставляя на нем черные в подгорной темноте кровавые разводы. Как режет руки об осколки прорвавших мышцы, кожу и тряпье перебитых костей.
Мертвые смотрели и перешептывались. Это была славная кара для осмелившегося вступить в их царство и коснуться священных стен Зала Черных Сердец. В былые дни они бы сами открыли двери и внесли глупца внутрь, чтобы положить перед ликом Бога Ночи и предложить ему трапезу, а потом присоединиться к ней. Но сейчас мертвым не было нужды насыщать себя. И они лишь наблюдали.
Наверное, где-то за пределами Троп свет сменял ночную мглу, но здесь было все по-прежнему. Со временем живой человек сорвал голос и ногти на руках. Оставил щербины на своем игрушечном мече и, наконец, сломал бесполезный клинок в трещине двери, но проход в Зал не слушался криков глупого иноверца, и лик Бога Ночи не был осквернен его взглядом.
И длилось это долго, а проклятые смотрели и перешептывались.
Но потом живой умер, и мертвые успокоились: Тропы вновь принадлежали им одним.
