Копипаста:Норлин Илонвэ:Хранитель
В поздний час, когда полная луна улыбалась высоко в небе и звезды озорно перемигивались вокруг нее, лес не спал. Он дышал по-летнему теплым ветром, он покачивал ветвями, ловя на них отсветы костров, он шелестел листвой, и этот звук, далеко слышимый в ночном звонком воздухе, будто нарочно вплетался в звучащую под деревьями бойкую песнь свирелей и бубенцов. И песнь охотно принимала в себя мелодичный шелест и влекла ввысь вместе с хором веселых голосов и беззаботным смехом. А следом за ней к небу от костров летели искры и принимались кружиться над поляной, танцуя с ночными мотыльками и бросая слабый свет на крылья снующих здесь же летучих мышей. Лес не спал.
Да и кто мог бы уснуть в эту ночь? Кто мог бы усидеть на месте, когда на поляне в сердце Эрин Ласгален среди огней и украсивших деревья лент не смолкают песни, льется вино и лесной народ встречает под кронами праздник середины лета? Нет, остаться в стороне в этот час было невозможно. И потому всякий бы удивился, заметив, как от гомонящего хоровода отделилась одинокая фигура и, украдкой оглянувшись, шагнула в тень под деревьями.
Здесь, в стороне от поляны разом сделалось тише. Лес сомкнулся за спиной, и ветви над головой сплелись плотным пологом. Должно быть, поняли нехитрое желание побыть одному и нарочно отрезали от костров и от всего мира. Леголас остановился. Сейчас ему стали слышны доселе тонувшие в песнях ночные звуки, и он впитывал их, покуда глаза привыкали к темноте. А затем рассеянно огляделся и побрел вперед, не разбирая дороги.
Он не был дома без малого семнадцать лет, и, казалось, все здесь осталось неизменным. Тот же чуткий живой лес, тот же хмельной воздух в нем, то же беспечное веселье его обитателей. Разве что их, кружащихся под деревьями, теперь стало меньше, да переменился он сам. Уже давно в груди не умирала странная тоска, и по ее прихоти шелест листьев казался плеском волн, а в голосах свирелей чудился пронзительный зов морских птиц. Прислушиваться к нему сквозь праздничный шум было невыносимо, и он все-таки ушел в пустой надежде возвратить покой. И — что таить — набраться смелости.
Под ногами едва слышно отзывалась лесная подстилка. В корнях и кронах шуршали ночные звери. Леголас ловил отрешенным взглядом их юркие тени и, стараясь не прислушиваться к глохнущим за спиной звукам веселья, углублялся в чащу все дальше и дальше. За дорогой он не следил — лес сам выведет на нужный путь.
Странная тоска в груди не пропадала. Напротив. Она словно питалась тем, чего он боялся семнадцать лет, и тем, что подтвердилось, когда намедни он вернулся в отцовский дом. Лес — его родной зеленый лес — сделался чужим. Нет, он был все так же знаком, приветлив, все так же клонился к своему принцу и радушно покачивал деревьями, но Леголас более не ощущал себя плотью от его плоти. Он словно давно потерял какую-то свою часть, и теперь, обретя ее вновь, не мог приладить на место зияющей раны. Это было больно.
Тревожный запах близкой воды разом вытянул его из дум. Леголас остановился и огляделся: впереди между стволами сверкнула недвижная гладь. Он замер, пытаясь понять, где же очутился, а сообразив, осторожно приблизился.
Черное зеркало бочага было неизменно покойным. Небо перевернулось в него, рассыпав звезды, и даже клонящиеся с берега цветы не смели потревожить поверхность своими венчиками. Леголас невольно затаил дыхание и, подойдя, неслышно опустился в траву у самого берега. Тишь над водой сразу глотала звуки, и лишний шум казался здесь непочтительной дерзостью.
Леголас прикрыл глаза. На ум разом пришли старые сказки, какими юного принца отваживали от дальних прогулок в чащу. Про Всадника, про блуждающую деву, про потерянную звезду. Про Черный бочаг говорили тоже. Плели, будто сам Ульмо глядит из него на лес и может утянуть склонившегося к воде ротозея прямиком в Валинор. Губы тронула невеселая улыбка. Правду говорят люди, в каждой сказке доля сказки. Бочаг или нет, но взгляда на море ему хватило. Осталось лишь проститься и вернуться к почти достроенному кораблю, ждущему его в Итилиэне…
— Я смотрю, тебе наскучили наши забавы. У вас середину лета празднуют веселее?
Леголас вздрогнул и вскинул голову. В здешнем зачарованном покое насмешливый голос отца прозвучал неуместно громко. Но тот едва ли это заметил. Он выступил из-за деревьев прямо напротив сидящего сына и, хмельно улыбаясь, неспешно пошел вкруг бочага:
— Небось, запускаете гномьи шутихи и катаете в Андуин горящие колеса?
— Бывает. Но разве кто-то обойдет твоих подданных в умении веселиться? — через силу улыбнулся Леголас и подумал, что давно никто не подкрадывался к нему так умело.
— Тебе виднее, — хмыкнул Трандуил, подходя ближе и опускаясь на берег подле сына.
Тот не нашелся с ответом, и у воды снова сделалось тихо.
Обрамленное звездами отражение короля беспечно покачивало головой в такт недавней песне, а принц смотрел на него и думал, что пора, наконец, сказать главное. Он потратил несколько лет, впустую пытаясь подобрать слова, но сейчас они — краткие и верные — сами пришли на ум.
— Я скоро ухожу, — негромко произнес Леголас. И затаил дыхание.
Отражение снова хмыкнуло и небрежно сдвинуло на затылок помятый венок.
— Конечно. Иначе Итилиэн непременно зачахнет и сгинет.
— Не в Итилиэн.
— Или куда тебя опять тащит твой гном.
— Я ухожу совсем. За Море.
Два коротких слова канули в ночной воздух, оставив после себя тягостный отзвук. Леголас не сразу оторвал взгляд от блестящей под ногами черной глади и отважился посмотреть на отца.
Трандуил все так же подставлял лицо лунному свету, но теперь в нем, разом утратившем румянец, не было ни следа давешнего хмеля.
— Почему? — тихо спросил он, и Леголас не знал, как ответить.
Вместо этого произнес:
— Я ушел бы раньше, но…
— Я знаю.
Они замолчали, и Леголас отвел глаза.
— Я бы остался, если мог, — произнес он какое-то время спустя.
— Я знаю, — так же тихо повторил отец.
Леголас вдруг почувствовал себя нашкодившим ребенком, держащим ответ перед опечаленным шалостью отцом. Неловкие, похожие на оправдание словами сами сорвались с языка:
— Но мы ведь расстанемся ненадолго. Однажды ты тоже отправишься в Гавани, и тогда мы встретимся на Западе.
— Нет, — просто качнуло головой отцовское отражение, — я не оставлю Лес.
В глубине души Леголас это знал. Наверное, потому он и боялся возвращаться домой и откладывал миг прощания. А может, даже та самая изнуряющая тоска росла именно из этого знания. Леголас знал, но все равно не мог не возразить:
— Но почему? Пришла эпоха людей, наш народ уходит за Море. Даже леди Галадриэль, даже сам Гил-Галад…
— И Келеборн с Гендальфом. И Братство, — мягко перебил Трандуил, — ведь твой гном уплывает с тобой?
— Да… Магия Колец уходит из Средиземья вместе с нами. План Саурона исполнился. Илуватар больше не имеет власти над этим миром. Но с ним уходит и сила эльфов. И даже Цирдан однажды взойдет на последний корабль. На нем найдется место для тебя.
Отец молчал и все так же смотрел в небо. На миг Леголас подумал, что — неужели! — ему удалось переубедить его, и расставание не будет таким горьким… Но тут Трандуил улыбнулся. Небрежно стянул растрепавшийся венок, опустил голову и впервые с начала их разговора посмотрел сыну прямо в глаза
— Цирдан тоже был хранителем этих ваших колец. Но какое счастье, что мне выпало хранить Лес. И он, в отличие от магии, никуда не денется.
Лес не спал. Он все так же качал ветвями и слушал беспечное пенье веселящихся эльфов, на которых с неба поглядывала любопытная круглая луна. Ее большое ясное отражение плавало на черной глади укрытого чащей бочага, и с берега к нему клонились две обнявшиеся фигуры. Вокруг них было тихо, и даже ночные звери не решались выйти к стоячей воде.
Но на поляне продолжался праздник. Свирель и бубенцы все еще звучали под деревьями, и все так же к небу летели снопы ярких искр, что не успевали стать звездами и быстро гасли среди темных ветвей.
