Комбинат «Маяк» (он же Озёрск, Челябинск-40 и Челябинск-65) — огороженная территория во глубине сибирских рудУральских гор, где ковался ядерный меч Страны Советов.
Ныне в основном известен масштабными радиоактивными заражениями окружающей среды. Из инцидентов наиболее примечательна «Кыштымская Трагедия», она же «Уральский Чернобыль» (рас. тат. Ural Çernobϊle) — взрыв долговременного хранилища радиоактивных говн в 1957 году, ставший причиной многолетнего радиационного загрязнения от данного объекта и почти до Тюмени. Авария была названа в точном соответствии с принципом Арнольда, то есть к Кыштыму не имеет никакого отношения. Чуть менее известны, но тоже на слуху, такие катаклизмы, как речка Теча и озеро Карачай.
Принуждение к миру Японии, осуществлённое США в августе 1945 посредством Хиросимы и Нагасаки, стало для СССР достаточно убедительным аргументом в пользу ядерного оружия. И пока американские ястребы просчитываликоличествоатомных бомб, необходимых для его уничтожения, Сталин раскручивал свою ядерную программу. Неудивительно, что она (на пару с ракетами чуть позже) стала проектом № 1 во всей стране.
Руководил им достопочтенный цветок душистых прерий тов. Берия, применяя в этом священном деле проверенные годами «Беломорканальные» технологии (даже пригласил тамошних инженеров). В районе стройки было несколько ИТЛ, а также соединений инженерных войск, прибывших прямо с фронта. Научный руководитель проекта тов. Курчатов получал чертежи и прочую инфу прямиком из Лос-Аламоса, анализировал их под дулом пистолета и проявлял чудеса научно-технической прозорливости, сильно удивляя своих коллег.
Одним из объектов программы и был завод «Маяк». «Свободных» инженеров вербовали по всей стране, что в принципе соответствовало ссылке: отказаться от направления в Кыштым было невозможно. Причём что именно там строилось, новобранец до поры до времени не знал — по инструкции он должен был проследовать к старой церкви, где его ожидал «Студебеккер» и подробности. Интересно, что из-за параноидальной секретности котлован под реактор рыли этапами — по окончании каждого менялась бригада строителей и давалась новая глубина, в конце концов достигшая 53 м. Есть версия, что конечный размер агрегата был просто неизвестен, но над этим вопросом усиленно работали в Москве при помощи экспериментального реактора Ф-1, пол-литры и мата, благо трофейный уран уже подоспел.
Надо было как-то вот так
При выборе конфигурации атомного котла советские учёные не стали возиться с тяжёлыми водами и замороженной углекислотой, как их немецкие коллеги. К 1947 году было известно, что этот подход является если не тупиковым, то во всяком случае повышенно геморроидным, поскольку, по разведданным, американцы уже поимели успех с простым графитовым реактором на проточной воде. Не стали пилить и газоохлаждаемые графитовые реакторы горизонтальной конфигурации, подобно строящимся в Британии, и не зря: один из таких показал англосаксам Миссис Кузькину в том же 1957 году. В итоге был выбран последний писк инженерной моды — графит, необогащённый уран, лёгко-водное охлаждение, вертикальные технологические и контрольные каналы. Причём последняя фича была отечественной наработкой.
Исторический памятник Приветственный знак при въезде в Челябинск-65.
В конечном итоге на берегах холодных уральских озёр отстроили огромную фазенду со скромным наименованием «№ 817». Подсобные помещения в ней были пронумерованы алфавитно, как то: «А» — реактор, «Б» — радиохимический комбинат и, наконец, «В» — металлургический завод, при ближайшем рассмотрении оказавшийся лабораторией, в которой плутониевую бомбу собирали пинцетом, поатомно. Слепленное ядро отправлялось в Арзамас-16 в сопровождении чекистов и взвода генералов МГБ с примкнутыми штыками на трофейном «Опеле», где в то время подсчитывалась критическая масса плутония.
Потеря самого дорогостоящего продукта в мире каралась анально, что в принципе было излишне, ибо аварии и утечки на производстве оказывали, как правило, негативное влияние на здоровье виновного. Пример байки от «очевидцев»: некий лаборант разбил пробирку с плутонием в растворе, в результате чего поранился до крови. Йад попал ему в кровь, а работники были вынуждены собирать полученный ядрёный микс тряпкой, дабы спасти драгоценный продукт. Позже учёный умер от рака.
Плутоний в чистом виде быстро окисляется, получившийся окисел осыпается серой пылью и распространяется по окружающей среде. Сотрудники завода «В» дышали плутонием день и ночь, и многие спешили уйти из жизни.
Ядерная гонка в ранней стадии отличалась исключительной сердитостью и недороговизной как у нас, так и у них. Реактор «А» был одноконтурный — кипящая вода из активной зоны выкачивалась обратно в речку Теча. Впрочем, aмериканцы в Йеллоустоне делали так же, но с рекой у них было получше — быстроводная Колумбия бодро выносила радиацию в океан. У нас же после ввода в эксплуатацию ентих вундервафель ВНЕЗАПНО немедленный прорыв технологических каналов и частичное расплавление ураниевого топлива привели к радиоактивному загрязнению водоёма. Водолазы треста «Гидромонтаж», работавшие в непосредственной близости от стока первого реактора, вспоминают гибель артельского пса, поскользнувшегося на сыром металле баржи и сварившегося заживо в радиоактивном кипятке. На заводе «Б» имели место несколько нештатных ситуаций. Очевидцы подобных событий описывают красивое голубое свечение, тошноту, потерю аппетита, кровотечения, некроз мягких тканей, часто требующий ампутации конечностей и, наконец, мучительную смерть самих себя.
Ещё одна байка с завода.
Облучённое топливо засыпа́лось в начальную стадию перерабатывающего аппарата через трубу с изгибом, дабы не ласкать работяг смертоносной радиацией. Топливные брикеты в том изгибе часто застревали, что корректировалось залитием азотной кислоты и проталкиванием железным прутом. В один прекрасный день прут высек искру, воспламенив водородный выхлоп от радиолиза. Грохнул нехилый взрыв, который отбросил работника на несколько метров и покрыл промплощадку излучением. Площадку кое-как отмыли, а вот работничка — нет, так и помер, бедолага.
Однако
Нельзя говорить, что все эти печальные вещи происходили исключительно из-за кровожадных жидокомиссаров со Сталиным и Берией во главе. Просто тогда впервые на практике столкнулись с новыми для конструкторов и инженеров явлениями — радиационной деградацией материалов, радиолизом и пр. Детально изучать всё это перед внедрением просто не было времени — нужно было срочно сделать свою ядерную бомбу, любой ценой. Да и долгосрочный вред от облучения поначалу сильно недооценивали. За незнание приходилось расплачиваться очень дорогой ценой, но иного пути не было — новые технологии рождались из ошибок, за каждой из которых стоит человеческая судьба. Вот и строили заводы по проверенным технологиям, с войлочными сальниками в вентилях и с линзами для контроля из обычного стекла. В теории всё должно быть безопасно, а по факту после запуска стёкла лопаются, сальники травят, трубы корродируют и текут, металлоконструкции пухнут и становятся хрупкими от мощных нейтронных потоков, электрическая изоляция проводов начинает пробивать, радиоактивная пыль разносится по территории. Но завод должен работать дальше, а значит, кто-то должен всё это ремонтировать, восстанавливать, переделывать, дезактивировать. В итоге тысячи человек получали лучевую болезнь, часть поумирала от рака. Причём начальство (Славский, Курчатов и другие), как правило, тоже лично участвовали в ликвидации и расследовании многочисленных аварий, хватая мощные дозы и посылая подальше негодующих дозиметристов.
Сам завод был построен по традиционной для химических производств того времени «вертикальной» конфигурации, что, как оказалось, противопоказано для радиохимии. Утечки продукта, растворённого в концентрированной азотной кислоте на ранних этапах производства, проедали трубопровод, щедро одаривая радиацией все этапы производства «ниже по течению». Устранять утечки и растраты драгоценного продукта посылали комсомольских биороботов, вооружённых губкой и ведром. А в самую жопу нередко засылали работать зэков, само наличие которых на сверхсекретном предприятии рвало шаблон рядовым работникам. Часть перерабатывающего оборудования находилась в так называемых «технологических траншеях», кои согласно инструкции подлежали закрытию металлическими листами, дабы оградить обслугу от целительного облучения. На практике же оборудование в «траншеях» быстро пришло в негодность от радиолиза и глючило. Листы снимались и комсомольские биороботы забрасывались в адЪ с целью устранения поломок с помощью кувалды. При первом признаке переоблучения (кровотечение из носа) биоробот дёргал верёвку, извлекался на свет божий и отправлялся прямиком на больничную койку, а то и сразу в морг. Отходы ударного производства бодро выкачивались всё в ту же Течу. Местное население было предупреждено — не брать воду из реки и не пасти в пойме скот. Даже расставили милиционеров в целях проследить и не допустить, но, как водится, всем было похуй. Стражи порядка мёрли от непонятных недугов, а у селян бытовала хохма про «речную болезнь».
Посему неудивительно, что в скором времени Большой Пиздец пожаловал на этот праздник жизни собственной персоной.
К 1957-му производство поставили на широкую ногу и частично устранили многие косяки. Завод «Б» начал перестраиваться в горизонтальной конфигурации, отработанное топливо отстаивали перед тем, как отсыпать работягам в тачки для транспортировки на производство, а высокорадиоактивные говна перестали сливать в Течу. Были возведены «банки» для «вечного» хранения отходов индустрии, поскольку размазывать их по окружающей среде дальше было стрёмно: нашпигованный ими ил в той же Тече фонил, а радиация достигла Северного Океана через Обь, где напугала советскую подлодку, незамедлительно доложившую в Центр.
На заре отечественного атомного проекта использовался метод выделения плутония, несколько отличавшийся от современного PUREX’а. Растворённые в азотной кислоте уран и плутоний сперва очищались от осколков атомного деления под действием уксусной кислоты, а затем друг от друга методом понижения валентности ионов плутония (разные валентные состояния плутония обладают разной степенью растворимости) и промывкой раствора тем же реагентом, в результате чего выпадали в осадок только урановые соли. Плутоний оставался в растворе, который отправлялся на дальнейшую очистку и переработку. Процесс генерировал тонны высокорадиоактивных и коррозионно активных отходов, состоящих из продуктов деления в растворе с большой примесью аммиака, ацетатов и нитратов и в сухом виде представляющих из себя не что иное, как порох, только радиоактивный. В отходах было много органических соединений, под действием радиации разлагавшихся на взрывоопасные водород и метан, создавая проблемы с хранением.
Сейчас эта занимательная алхимия давно вышла из моды, и все современные перерабатывающие комплексы используют вариации на тему «ПЬЮРЕКС», где плутоний, уран и примеси разделяются методом декантирования из водной или органической фазы, отходы от которого, впрочем, тоже не подарок.
«Банки» вечного хранения на «Маяке» представляли из себя стальные ёмкости объёмом 250 кубометров — это был так называемый комплекс «С» — 60 банок в каньоне, заглублённых в скальный грунт и заполненных охлаждающей водой. Стенки каньона — 60 см бетона, перекрытие — 160 тонн. Отходы производства, те самые растворы осколков деления и гремучих солей, закачивались автоматически. Внутри каждой банки была проложена спиральная трубка, по которой циркулировала вода. И вот однажды (конец 1956) одна из трубок прохудилась, и радиация поступила в охлаждающую среду каньона. Так как система охлаждения этой банки была отключена, произошла усушка раствора и — БУМ! — последовал взрыв в 70-100 тонн тротила. Часть комплекса разрушилась, радиация выплеснулась на промплощадку и частично в атмосферу, вспыхнул пожар.
Сразу после «бума» образовались небольшой кратер с фоном в 1000 рентген/час на кромке (стопроцентная смерть) и радиоактивное облако, которое пронеслось над Восточным Уралом и оставило тот самыйВУРС размером 300 на 50 километров. Радиационный выброс оценивается в 20 млн кюри (для сравнения — Чернобыль ёбнул на 360 млн кюри), из которых 2 млн Ки — в атмосферу. Точные параметры силы взрыва и активности выброса неизвестны и, очевидно, оценивались по методу цветовой дифференциации штанов в спирали Антитентуры. Официальные документы по причинам взрыва и ходу аварии, если и существуют, то где-то не здесь.
Вообще всё произошедшее до сих пор покрыто мраком неизвестности. К примеру, официальное утверждение, что усушка раствора происходила медленно в течение примерно года, не может соответствовать действительности, так как по тем же официальным данным перечень состава радионуклидов в выбросе указывает на «свежесть» отходов — 2-3 месяца. Не установлено также, что именно ёбнуло — метан/водород от радиолиза или эти высушенные ацетаты/нитраты. Второе вроде бы более вероятно, прецеденты уже были. Версия с усушкой наталкивает на мысль, что в такой ситуации банка стала бы сильно фонить, заставив принять решение закупорить её намертво и обождать, пока фон упадёт, а потом спустить давление, благо крышка весит 160 тонн. А под крышкой хранилища накопился водород, включение какого-то прибора дало искру, и всё хозяйство дружно сдетонировало.
Существует и байка, что в день взрыва из одной банки, установленной в хранилище, пошёл жёлтый дым. Туда спустились технари, одетые в химзащиту и противогазы, и проверили электропроводку на предмет самовозгорания. Не обнаружив ничего, кроме сильного задымления, включили вентиляцию и поднялись обратно наверх. В хранилище стояла невыносимая жара, и если верить легенде, через несколько минут оно взорвалось. Ребят спасло то, что они прогулочной походкой достигли какого-то здания и уже зашли внутрь.
К 1957 году для селян, живущих по берегам нехорошей речки, было поздно что-либо менять, а уж тем более сообщать о том, в какой жопе они все теперь оказались. Тем более, что рядом с комплексом «С» уже десяток лет действовал химкомбинат, и разницы местные жители сначала особо и не почувствовали. Ну река грязная, ну люди болеют — как будто что-то из ряда вон. Для среднестатистического советского чиновника, жизнь татарского колхозника под боком плутониевого комбината мало отличалась от жизни колхозника рядом с любым другим большим советским производством. С другой стороны, возник уникальный прецедент, позволяющий поэкспериментировать над живыми людишками на тему «а как всё-таки будет жыцця этой вашей ядерной зимой?».
Взрыв добавил интересного и в жизнь горожан тогдашнего Челябинска-65. Например, прочно засела традиция снимать ботинки перед тем, как переступить порог квартиры, дабы не нести туда военный атом с улицы — своего хватает. Люди говорили, что все деньги в городе были «грязные» — чем меньше достоинством, тем чаще крутятся и тем грязнее.
Мне было 9 лет, и мы учились в школе. Однажды нас собрали и сказали, что мы будем убирать урожай. Нам было странно, что вместо того, чтобы собирать урожай, нас заставляли его закапывать. А вокруг стояли милиционеры, они сторожили нас, чтобы никто не убежал. В нашем классе большинство учеников потом умерли от рака, а те, что остались, очень больны, женщины страдают бесплодием.
— Гульшара Исмагилова, жительница села Татарская Караболка
Интересно, что рога фонят намного больше, чем говно: стронций в организме при первой возможности замещает кальций.
А последствия устраняли по отработанной программе: заключённые в телогрейках биозащиты, комсомольские биороботы с лопатами и тачками, а также просто мирное население — например, школьники. Промплощадку дезактивировали: дёрн сняли и увезли, а что осталось — посыпали песочком. В принципе, весь срач вокруг Кыштымской аварии крутится вокруг выживших освоителей атомных целин — тех самых школьников и селян с берегов Течи, которым власти не удосужились объяснить, что за странный туман опустился на их поля в далёком 57-м. А эвакуации всё-таки были — десятки тысяч людей были отселены из ВУРСа, но несколько сёл, в основном татарских, так и оставили на примерно одинаковых промежутках от места взрыва. К чему бы это?
ВУРС был огорожен колючей проволокой и обозначен вывесками об открытии, гм… «экологического заповедника» — видать, новые виды зверей появились. Теперь по территориям ПО МАЯК бегают непуганые лоси и косули. Причём сам след был найден несколько позже геологами, которые набрели на «радиационную аномалию» в уральском лесу. Как и с Чернобылем, никаких мутантов не наблюдалось: они обычно умирают во чреве или во время родов, а выжившие двуглавые зайцы крайне редки. На самых загрязнённых участках вымерли сосны. А происходит это потому, что сосны не имеют привычки сбрасывать иголки на зиму. Накопившаяся в хвое радиация их убивает, мёртвая хвоя теряет зелёный пигмент, и — вуаля!
Сейчас большая часть населения Озёрска (за исключением тех, кто работает на «Маяке») ничего внятного про радиацию не скажет. Заборы окружают только город и комбинат, а по ВУРСу можно невозбранно поездить, даже не боясь получить рак от радиации. Иногородним, желающим получить пропуск, причём разовый/временный, придётся пройти проверку в некоторых правоохранительных учереждениях и иметь причину посещения, например: недвижимость (которая здесь дороже, чем в Челябинске) или родственников, так что тебе, анонимус-турист, туда путь заказан. Алсо даже при наличии пропуска, который есть у всех жителей и выдаётся им вместе с паспортом в 14 лет, никто вас на территорию самого «Маяка» не пустит. При попытке перелезть через забор (как комбината, так и города) — штраф до 1000 деревянных как минимум, как максимум — порция свинца.
Славное бессточное озеро Карачай близ промплощадки «Маяка» с 1951 года использовалось для слива туда высокорадиоактивных отходов, а после ввода в эксплуатацию комплекса «С» — только средне- и малоактивных. Ясен пень, хорошим это не кончилось. В 1961 году началось усушье, и радиоактивный грунт с оголённого дна неоднократно разносило ветрами и смерчами (самый серьёзный случай — в 1967). Выбросы с Карачая наложились на ВУРС от аварии 1957, и вблизи комбината и Челябинска карта радиоактивного загрязнения сложилась в этакую суровую загогулину. С 1986 озеро неспешно засыпают военные, дабы закрепить радиоактивность и предотвратить пребывание факта уноса радионуклидов в атмосферу ветровым методом, что безумно здорово, но не снимает вопроса о заражении грунтовых вод «радиоактивной линзой». Зато к озеру теперь хотя бы можно приблизиться без применения дозиметрического танка. После планирования над Уральским ФО и последующей мягкой посадки мирного космического метеорита некоторые особо упоротые журнолизды принялись сочинять байки на тему «А что ж будет, если в эту гремучую смесь — да ещё и ломоть межзвёздного железа?!» — естественно, безосновательно. На конец 2015 года Карачай полностью засыпан — возможно, через несколько тысяч лет там можно будет жить. Сабж будет мониториться Маяком, так как если на поверхность экс-Карачая выступят радиоактивные илы, которые разнесёт ветер, то может произойти что-то нехорошее.
Атомная авария 1957 года цивилизацию ничему не научила. Нет, меры приняли — отстроили хранилище заново, с несгорающей электропроводкой (что таки намекает на их осведомлённость) и многими другими ништяками. Катастрофа внесла существенный вклад в радиобиологию — сотрудники полусекретных НИИ многие годы строчили статьи на соответствующие темы и писали хорошие, годные научные книги. А вот написать брошюры про то, что такое Бэр и почему он опасен, никто и не подумал. Когда случился Чернобыль, никакой литературы на предмет гражданской обороны в условиях радиационной опасности, которую можно было раздать народу, просто не было. А уральский лес будет фонить многие века, и будет ли кто этот фон замерять и наносить на карту, ещё неизвестно. По шкале INES авария на «Маяке» уступает только Чернобылю и Фукусиме, заткнув за пояс Селафилд и Три Майл Айлэнд.
А проблемы с отходами производства есть у всех. Жидкие отходы теперь «витрифицируют» — сплавляют с песком в специальной печи и хранят в стальных бочках. И закапывают. По идее, в таком виде их можно хранить вечно. Но только где-нибудь глубоко под землёй, в скальной породе, желательно без доступа грунтовых вод. Современный «Маяк» сейчас занимается в том числе и этим.
ЧСХ, все длительные и немаленькие выбросы радиации в окружающую среду волшебным образом обошли стороной жилую зону «Маяка», собственно город Озёрск — сейчас там фон вполне соответствует естественному. А все благодаря тому, что город изначально получил удачное место: ветер промзоны дует куда угодно, только не на Озёрск (при проектировке города была очень хорошо проработана роза ветров).
Унылый фильм о последствиях деятельности ПО «Маяк».
Кстати, как про аварию узнали американцы? Ведь спутников не было (первый во всём мире появится ровно через ПЯТЬ дней — гордись Советским Союзом, сука!), а рейсы У-2 в те края были крайне нерегулярными (хотя вот РБ-36 летали как трамваи). Правильно — нет Озёрска на карте, а вот всякие таракановки были, но стали исчезать — к чему бы это? В силу этого американцы питали нездоровый интерес к аварии на Маяке и, судя по рассекреченным теперь данным, предпринимали туристические агентурные заходы с целью наскрести уральской землицы для анализа. К слову, некоторые из участников печально знаменитого похода группы Дятлова работали именно на Маяке, а остальные — пошли бы туда работать в будущем.
Нельзя не упомянуть и про советского учёного Жореса Медведева, любившего развлечь себя троллингом советской власти при каждом удобном случае. Дотроллился он до того, что его в 1972 году отправили в командировку в Лондон, а пока он там был, лишили советского гражданства. Вответ в 1979 он написал книжку про пресловутую аварию Nuclear Disaster in the Urals.
Есть мнение, что шедевр советской фантастики «Пикник на обочине», написанный братьями Стругацкими в начале 1970-х, был в некоторой мере основан на событиях и последствиях аварии 1957-го. Как бы то ни было, ветераны производства говорят, что работали в коллективе и атмосфере, пропитанной энтузиазмом самопожертвования перед лицом производственных нештатностей, которыми пропитаны и фантастические рабочие коллективы Стругацких (читаем «Далёкую Радугу» 1963).
А ещё вокруг сего места происходит действие в книгах Беркемки «Мародёр» и «Каратель». Слегка изменены лишь детали и названия. Так, сам «Маяк» стал «Хим. Заводом», «Сороковка» (Озёрск) превратилась в «Тридцатку», а Касли и Кыштым — в Хасли и Пыштым соответственно. И именно сабж был захвачен Империей Добра для прихватизации достижений Советской Науки, с последующим выпиливанием мешающихся под ногами аборигенов.
