Владимир Сорокин

   

Владимир Сорокин
Псевдонимы: нет
Дата рождения: 1955
Место рождения: пос. Быково, Подмосковье
Дата смерти: Ещё не умер
Место смерти: Уточняется
Вид деятельности: писатель, сценарист, драматург
Годы деятельности: с 1979
Направление или жанр: гротеск, сатира, контркультура
Язык произведений: русский
Дебют: «Норма»

Как я отношусь к Сорокину? Я не отношусь к секте землетрахов.

— П. Крусанов

Сорокин смотрит на вас как на норму

Сорокин и Пелевин смотрят на Татьяну Никитичну (Это фотошоп? Или реальное фото? Ответ: это - реальное фото).

Владимир Сорокин (быдл. «Меня Чуть Не Стошнило», небыдл. «Боже мой, моё сознание отказывается это понимать», адекватн. «Коричневая надежда русской литературы») — cовременный пейсатель постмодернизмом. По доброй воле литературно погрузился в говнище чуть глубже, чем по шею, перманентно вызывая в нём поцреотичные бурления. Во время писания романа «Норма», попробовал говнеца на вкус, признаваясь впоследствии, что на самом деле говно только пахнет говном, выглядит как говно и по цвету тоже, напоминает говно. А на вкус, так очень даже ничего — как земля. Скандальную известность получил после выхода романа «Голубое Сало». Почётный засисярник и потироносец Луркоморья. Им же, по мнению его фанатов, был предсказан развитой путинизм в повести «День опричника».

Отношение к сему, с позволения сказать, писателю крайне полярно. Многие либерасты его любят и облизывают, поскольку, по их мнению, «это ж так всё и есть». Имперцы, радикальные националисты и вроде даже коммунисты зачастую его презирают за чрезмерный гротеск, шок-контент ради шок-контента. Справедливости ради, чтобы не любить эти вещи, необязательно быть ультрапатриотом или имперцем: достаточно обладать тонкой душевной организацией (когда попытался начать читать одну из книг — на середине стало противно и решил больше ничего у этого автора не читать). Некоторые рассматривают Сорокина, как более неадекватного, не знающего чувства меры аналога Пелевина и Мамлеева.

Творчество

Первое издание «Льда» на английском в мягком (слева) и твёрдом переплёте.

Работы этого пейсателя с русскообразной фамилией Сорокин представляют собой тончайшее выстёбывание действительности в обёртке тотального треша, угара и содомии, который обильно сдобрен повышенной натуралистичностью, физиологичностью, обилием анально-фекальной тематики и обсценной лексики. Говно, если коротко.

Однако с подачи литературных наймитов, являющихся агентами сионистской сети и призванных укреплять мнение и заставить считать его так называемое творчество отнюдь не «чернухой», а элитой постмодернистской литературы. Для Сорокина характерно множественное использование цитат и аллюзий, стилистически точное подражание различным штампам и стилям (соцреализм, русская классическая литература), с целью исказить их до крайности. Одним из наиболее популярных является сюжет книги «Норма», одна из сутей которой в том, что все советские коммунисты обязаны каждый день съедать свою норму прессованного говна. В разное время с Сорокиным пытались бороться «Сосущие вместе» и фофудьеносцы. Впрочем, своими совковыми методами они только сделали рекламу этой «надежде русской литературы». Замечено, что с каждой новой книгой чернухи и зауми становится все меньше, а лулзов и тролленья поцреотов — больше.

В последних произведениях заметно смещение в потребительскую тематику, использование кокаина как главного составляющего и оси мира, вокруг которой всё и крутится. Алсо, водка тоже не забыта.

Также на отечественных имиджбордах большой популярностью пользуется замечательная копипаста. Подпись «прислал: вован» крайне намекает и символизирует.

Особенности стиля сабжа вызывают лютый интерес у учёных, так что интересующимся можно посоветовать многочисленные диссертации по теме. Наиболее знаком читателю вполне поддающийся имитации приём: абсолютно нормальный текст (прямая речь, описание, диалог) незаметно превращается в хуй — какая-либо эмоция или мысль говорящего маниакально разрастается и разрывает текст изнутри, нарушая изначальный стиль, логику ситуации, всевозможные табу, а потом и пунктуацию и даже традицию ставить пробелы между словами. Зачастую разваливаться на куски и мутировать начинают сами фразы и слова. Так производственная зарисовка превращается в обливание спермиями из банки, а тургеневская акварель про дворян — в ад каннибалов.

Из недостатков автора можно отметить, что на этот сюжет написаны чуть менее, чем все его опусы, так что при всём кажущемся разнообразии это по большому счёту одну и та же история на один и тот же сюжет. Который в англоязычном мире известен как «Лотерея». Что несколько убавляет винрарности: (

Вербит о Сорокине

[1]

На самом деле сорокинские тексты (роман «Роман», «Сердца Четырёх») всегда имели «конфликт» и «мораль». Конфликт состоял в противостоянии текста/речи (активного начала) и контекста/языка (начала пассивного). Контекст/язык символизировался канонами литературы и языка, текст/речь их, разумеется, разрушали. При этом текст, как активное начало, отождествлялся на том или ином уровне с протагонистами (недаром в романе «Роман» заглавным героем является Роман, одновременно и главное действующее лицо и жанр). Соответственно в хороших текстах Сорокина языковой (он же сюжетный) протагонист — это почти эпический персонаж, культурный герой, противостоящий структуре (одновременно и социума и языка). В конце концов, культурный герой, как и положено культурному герою, расторгает свой брак с действительностью, и его путь двусмысленно и по-ницшеански завершается гибелью, которую культурный герой читает как свою окончательную и абсолютную победу над реальностью.

<…>

«Голубое Сало» есть предательство Сорокиным своего писательского «я», но самое страшное из его предательств есть предательство воспетого им культурного героя. В «Голубом Сале» культурному герою противопоставляется умеющий устраиваться и сильно озабоченный чьим-то мнением обыватель. Всё это, конечно, отлично вписывается в общекультурный пафос эпохи (так хорошо явленный в передовицах Носика, статьях Курицына и в романе Евгения Попова про правдивую историю Зеленых Музыкантов): обывательское существование предпочтительнее героической смерти, лекарство от спида лучше, чем полеты в космос, на Западе лучше жить, чем в России, а модная одёжка для денди важнее, чем реактор на Луне. Пафос «Голубого Сала» не отличается от пафоса газеты «Коммерсант» и журнала «Столица». Сорокин «Голубого Сала» служит Гельманом для Церетели-Сорокина времён «Сердец Четырех». Насилие, гомосексуальные акты ебли в зад, Гитлер и Сталин в «Голубом Сале» выполняют роль финтифлюшек, барочных завитков, пластмассовых какашек, приклеенных на оскверненной иконе Великого Проекта. Эти вещи ненастоящие. Он не пугает, и нам не страшно.

В «Голубом Сале» Сорокин выступает как моралист, апологет мещанской ограниченности — ниспровергатель сорокинского былого ницшеанства и воспетого им в «Сердцах Четырех» Великого Советского Проекта.

Тексты

В Книге смысла не было, что превращало её в самую ненавистную из епитимий. Она содержала двенадцать глав. Как в шкале землетрясений, их убойная сила росла экспоненциально, то есть шестая глава была в десять раз хуже пятой, и так далее. Первая глава была так, ознакомлением, для проштрафившихся детишек. С нею обычно справлялись за час. Вторая, как правило, означала по меньшей мере одну ночёвку в штрафной келье, хотя любой уважающий себя правонарушитель мог осилить её за день. На пятую уходило несколько недель. Приговор к шестой главе можно было обжаловать примасу и далее в инквизицию. Двенадцатая глава равнялась пожизненному осуждению на каторжные работы в одиночном заключении: за три тысячи шестьсот девяносто лет её превозмогли только трое инаков, и все они были не в себе.
Примерно за шестой главой епитимья растягивалась на годы. Многие предпочитали уйти из концента. Те, кто оставался, выходили изменившимися: присмиревшими и как будто пониже ростом. Это может показаться странным, поскольку требовалось вроде бы всего ничего: переписать указанные главы, выучить и ответить на вопросы по ним комиссии иерархов. Однако содержание Книги на протяжении столетий оттачивалось до полного, идиотического, вынимающего душу безумия: вопиюще очевидного в начале, затем, с каждой главой, всё более тонкого. Это был лабиринт без выхода, уравнение, которое после недель труда сводилось к 2 = 3. Первая глава состояла из страницы бессмысленных детских стишков с нарочито неточными рифмами. Четвёртая представляла собой несколько страниц знаков числа пи. Дальше, впрочем, в кодексе не было ничего случайного, поскольку чисто рандомные вещи запомнить не так сложно: достаточно освоить несколько приёмов, а все, одолевшие четвёртую главу, эти приёмы знали. Куда труднее зубрить и отвечать материал почти, но не совсем осмысленный; материал, в котором есть внутренняя логика, но только до некоего предела. Такие вещи время от времени возникают в матическом мире естественным путём: в конце концов, не каждому дано стать светителем. После того как авторов унизили и отбросили, их сочинения передавали инквизиции; если она находила текст достаточно чудовищным, то его, дополнительно ухудшив, включали в следующие, ещё более гадостные издания кодекса. Чтобы выйти на свободу, надо было освоить материал так, как, скажем, теорию групп для изучения квантовой механики. Ужас заключался в сознании, что ты прикладываешь столько усилий, чтобы отравить свой мозг интеллектуальным ядом. Вы и представить себе не можете, насколько это унизительно. Промучившись над пятой главой недели две, я вполне понимал, почему осилившие, например, девятую, остаются искалеченными на всю жизнь.

— Как Нил Стивенсон угадал стиль Сорокина?

Безысходный Сорокин.

Среди тонн букв, начертанных автором на бумаге, внимания достойны не все. Но следует иметь в виду существование по меньшей мере:

• Тридцатая любовь Марины — много сочного секса, потом еще немного секса и на закуску — секс. Немножко душевных метаний, чуть-чуть рассуждений, размышлений и самокопаний, диссидентские круги, критика советской действительности. Потом главная героиня внезапно встречает секретаря парткома, устраивается работать на завод и растворяется в штампованных передовицах фабричных газет.
• Норма — многогранный текст — то ли вершина идиотизма, то ли вершина постмодернизма, то ли словесный понос. Состоит из нескольких частей, самая известная — про то, как граждане страны обязаны ежедневно съедать норму, каковая есть спрессованное говно. Прилагаются и менее внятные части.
• Роман — изящная стилизация, действительно технически годная, под прозу 18-19 веков, перерастающая в хтонический пиздец и катарсис.
• Сердца Четырёх — самое зловещее произведение, полное гуро и ебли. Цимес в том, что герои романа явно действуют с какой-то целью, в которую никто не посвящает читателя (вы же не говорите каждый день «сейчас я выхожу в дверь на работу»). Есть мнение, что роман символизирует жизнь человека. Отсюда герои, суммарно дающие человечество (ребёнок, мужчина, старик, женщина), то и дело разводящие споры о морали, усердно давящие всё на своём пути, а к чему всё это приводит — узнают детишки, которых не вырвет на первых страницах. Автор, впрочем, как обычно говорит, что это — просто буквы на бумаге.
• Голубое Сало — Начинается как яойное футуристическое скайфай, а кончается чёрт знает как. Содержит несколько увлекательных мини текстов (Платонов, Достоевский, Толстой) и просто красивых, но омерзительных мотивов (передача дара ААА, например).
• Ледяная Трилогия (Лёд, Путь Бро, 23000) — самый мейнстримовый текст. С одной стороны — красиво до одури, с другой — местами чересчур банально. Но читать можно и немного нужно, и даже тем, кто блюёт от остального. Забавная деталь — Лёд ломает шаблон любителям Сорокина — начинаясь как Сердца Четырёх он вдруг обретает осмысленную мифологию, чего от Сорокина никто не ждал.
• День Опричника и Сахарный Кремль — Зарисовки из жизни Рашки-2028 где-таки наступило благорастворение и полные духовные скрепы. Царь, белый Кремль, опричники, китайцы в Сибири, столбовые, тайный приказ, православие, Великая русская стена. Поскольку в наступившем дивном русском мире срамные слова (мат) запрещены, то концентрация обсценно-фекальной лексики даже меньше, чем в среднем по жанру, что не мешает сюжету регулярно выкидывать мозговыносящие сцены, вроде знаменитой «гусеницы опричной». ЧСХ чем дальше, тем меньше произведения воспринимаются как стёб, и больше как гротексный футуризм.
• Метель — удивительно чистый и милый текст.
• Занос — фактически встреча характерного Сорокинского мира, и обычного нашего.
• Теллурия — продолжение футурологии. Вся Европа развалилась на отдельные части, то же произошло и с Россией, в которой кое-где православный коммунизм, а кое-где такое, что даже пересказать сложно, и везде самое натуральное Средневековье. И все мечтают о гвоздях из теллура — если забить их в голову, приходнёт так, что мало не покажется. Роман написан в формате «каждая глава никак не связана с каждой последующей», герои везде разные, но в каждой главе в той или иной форме встречается упоминание о теллуре и/или теллуровых гвоздях. Должно символизировать раздробленность, видимо. Жести и гуро куда меньше, но, конечно, местами присутствует. Самая мякотка — наслаждение игрой стилями. В зависимости от героя главы, стилистика меняется просто фантастическим образом: от прямой речи каких-то даунов без знаков препинания вообще на несколько страниц до невероятно красивых и живых описаний пространства и действа, могущих дать полный эстетический оргазм.
• Манарага — свежий, 2017-го года, текст сабжа, очередная футурологическая нудятина. Похоже Вован уже окончательно ушёл в конструирование псевдофантастического(аля Пелевин) сеттинга, что рушит все надежды на его возвращение к экспериментированию с текстом(до написания Дня Опричника). Сам роман не является чем-то интересным. Как верно отметили некоторые критики, это просто раздутая новелла из Теллурии. И, тем не менее, не можем не отметить, что с литературной точки зрения (а-ля «современная российская проза», под которую, вероятно в этот раз решил закосить сабж) роман очень приятен и, как часто бывает у Сорокина, еще и вкусен (в мире будущего книги используют как дрова под гриль, процесс приготовления которого смачно и сочно в деталях описывается по меньшей мере раз двадцать).

Есть так же куча рассказов, встречаются доставляющие — Заседание Завкома, Кисет, Соловьиная Роща (особенно хороша структура), Настя, Аварон, Ю, Лошадь С Белым Глазом, Кухня, Ватник.

Для текстов характерны, помимо прочего, бытовушные разговоры, очень обычные и реалистичные, и оттого вроде и скучные, зато — всегда уместные. Правильное описание снов — как чего-то, не связанного с внешним миром порой вообще никак. Постоянно встречаются четвёрки, собаки (с которыми обычно не случается ничего плохого — см. Хиросима) и Марины.

К тому же за автором числится примерно развитая футурология. Выглядят тексты по порядку приблизительно так:

• День Опричника — Уже совсем скоро
• Сахарный Кремль — Сразу после
• Метель — Тоже где-то там же
• Голубое Сало — Немного позже
• Машина — ориентированно через лет 50 после Сала
• Теллурия — Немного позже (Машина упоминается в одном из рассказов Теллурии) (Примерно 2070 г. — 2073 судя по указанному в 23 главе дню: 15 июля, суббота)
• Concretные — затерянно в глубине времён, лет 200-300-400…
• Ю — вообще черезвычайно нескоро.

Кроме того, написал либретто к опере «Дети Розенталя», у которого ноги растут из того же места, что у «Голубого сала», но тема говна не раскрыта. Постановка была в Большом театре в 2005, сопровождалась скандалом. Музыка, как ни странно, довольно приятная (композитор Десятников, как постмодернист чего-то должен был назаимствовать, лучше самому послушать и разобраться что у кого).

Хотя всем, наверное, похуй.

Цитаты

Гусеница из «Дня опричника» IRL

Многие произведения Владимира Сорокина разобраны на цитаты, часто употребляющиеся в блогосфере.

• Бабруйск
• Дорогие мои я и в Новом Годе сердечно прошу вас не убивайте меня не надо.
• Червие.
• Соки говн.
• Я тебя ебал гад срать на нас говна — цитата из книги «Норма», разгневанная матерная импровизация.
• Я в цека напишу! Я общественность растревожу! — используется в качестве пародии на чьё-то возмущение.
• А участок должен быть записан на нас.
• Вы не ученый а калач копченый обдрисный мудак.
• Гной и сало.
• Я буду срать на вашу могилу. Срать и ссать.
• Вообще конструкция вида «Я буду X по отношению к Y! Z и X!» (напр., «[…] я, Молодой и Вечный, буду плевать в ее безглазую морду! Хохотать и плевать!»).
• Рипс нимада табень, рипс лаовай (китайские ругательства)
• Землеёбы (чуть более радикальный искренний вариант любви к родине)
• Не вчера пизду покинул.
• Дрочить и плакать.
• Дорогой Мартин Алексеевич.
• А мы не бляди и торф не сраный гад.
• Дорогие ебаные гады.
• Топ-директ.
• Тип-тирип-по трейсу.
• За сисяры, товарищ, за сисяры!
• Покажи котлы гад дядя, покажи котлы.
• Я срал и ссал на этих вареных детей! Срал и ссал!
• Деятель, ёпт — одно из популярнейших выражений, употребляется чуть менее, чем во всех диалогах.
• Да, граждане судьи и вы, плоскомордые разъебаи, чинно сидящие в зале.
• Срать я хотел на ваш макет.
• С кисетом было трудненько, мил человек.
• Молодчина — почти мужчина!
• Обсосиум говнеро.
• Дрочи и корчи.
• ДРУБАДУРО СОПЛИВУРО
• Ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь
• Ясаух пашо!
• Русская женщина должна спокойно выпивать литр водки.

Из творчества фанатов

Приветики

Я норму ел, и норму есть я буду.
Преодолевши калогенный миф,
Я Родину ни в жизни не забуду,
Нормально всё, нормально. Заебись.

• • • 
      

с утра сорокин сел за книгу
но написал лишь слово хуй
уж вечер близится сорокин
никак не разовьёт сюжет

• • • 
      

Забит в башку теллура гвоздь
И хочется немного срать
Как мало знаю в жизни я

В литературе

Ироня как-то пожаловался, что государственные дела слишком часто отвлекают его от дел собственно шутовских и нужен ему хотя бы один напарник.
Такой напарник нашелся в самом Столенграде. Был он тихий, бледный, неприметный. Прозвище ему дали — Сороня, Ироне в рифму.
Сороня не умел ни кувыркаться, ни жонглировать деревянными ложками, ни играть на гуслях посконские веселые песни. Он вообще не умел делать ничего хорошего.
Зато он как никто умел испохабить посконские народные сказки.
Начинал он сказку обычно, как от пращуров заведено, многие даже скучали. Зато конец присобачивал уж такой…
Курочка-ряба у него, например, в утешение деду и бабе снесла простое яичко, но в яичке заместо белка и желтка оказалось обыкновенное дерьмо, и оно поползло из скорлупы, затопляя избу, а дед с бабой его ели большими ложками да похваливали.
Три богатыря в его переложении начали вдруг убивать совершенно посторонних и невинных людей самыми зверскими и тошнотворными способами, и делали это долго-долго, после чего с помощью чудесного устройства превращались в три козьих катышка, что и было их конечной и высшей целью.
Колобок, вместо того чтобы быть ему съедену лисой, вострым ножом выпускал этой самой лисе кишки и развешивал их по всему лесу, а вволю натешившись, начал успешно уничтожать волка, медведя, зайца, дедушку, бабушку и всю их деревню, причем деревня была большая, и ни один ее житель не был обойден вниманием круглого убийцы.
Иван-царевич и Серый Волк, проголодавшись после всех своих похождений, недолго думая, зажарили доставшуюся им с таким трудом Елену Прекрасную на вертеле и долго, с подробностями и перечислением частей тела, кушали.
А еще он сочинил сказку про голубое мыло, которое варили сами понимаете из чего…
На счастье, посконичи научились к тому времени изготовлять из старого тряпья бумагу, и всем придворным, неосторожно пожелавшим послушать Соронины сказки, выдавался большой бумажный мешок, чтобы не губить и без того горбатый паркет. Пакеты обыкновенно переполнялись задолго до конца повествования.
И, о чудо, нашлись у Сорони преданные поклонники и почитатели, которые обходились вовсе без мешков, и утверждали они, что Сороня сказал о жизни нашей новое золотое слово, хоть и с нечистотами смешанное.
Более того, иноземных послов настолько восхитило Соронино творчество, что они начали наперебой приглашать его погостить в свои державы, поучить тамошних сочинителей уму-разуму, разъяснить миру загадочную посконскую душу. Стремглав его вояжам не препятствовал — хоть такая, а все державе известность получается. Сороня скоро сделался прославлен и на Ироню поглядывал свысока.
Но стали потихоньку появляться и настоящие сочинители…

— Михаил Успенский, «Белый хрен в конопляном поле»

А ещё сабж упоминается у Пелевина в романе «Бэтман Аполло». Ему там посвящена целая небольшая глава в самом конце с характерным названием «СРКН», и выставлен персонаж «Владимир Георгиевич» там очень узнаваемо, с сильной издевкой и массой аллюзий на различные произведения автора. Владимир Георгиевич же в долгу не остался и в «Теллурии» посвятил одну из глав не менее саркастически показанному персонажу по имени Виктор Олегович с точно таким же количеством отсылок, причём сама глава в точности пародирует пелевинский стиль. Желающие почитать обе главы самостоятельно могут сделать это, например, здесь. Что примечательно, в «Теллурии» в главе, посвящённой Виктору Олеговичу, тот в первом же предложении вбивает себе в голову теллуровый гвоздь и вещает.

– Сорокин, – с отвращением поморщился Фридрих. – Ну, это и обсуждать нечего. Случай клинический в самом буквальном смысле. Маниакальная копрофилия, тяжёлая социопатия, всё это ещё отягощённое манией величия...
– Я слышал, что он всё-таки неплохой стилист.
– Про Мопассана тоже говорили что-то подобное. Что не помешало ему закончить тем же – пожиранием фекалий в сумасшедшем доме. Впрочем, все непотребства, о которых писал Мопассан, по сравнению с сорокинщиной – просто образец чистоты и вкуса. Да что там Мопассан – даже надписи в солдатском сортире более достойны называться литературой... Но в клинику Сорокина отправили лишь после того, как он устроил, как это называют атлантисты, "перформанс" в Центральном Доме Литераторов – принес туда полный пакет дерьма и принялся кидаться им в окружающих. На мой взгляд, надо было изолировать его раньше. По крайней мере, люди бы не пострадали...

— Юрий Нестеренко, Михаил Харитонов. Юбер аллес

На голубом экране

• «Москва» (2000 г.) — хуевое тошнотворное повествование про лихие 90-е. Жиденькие какульки таки были, когда одному из героев, с целью освежения памяти, закачали насосом в анус воздух, и он оттуда брызнул, что характерно, прямо в лицо другому герою, вместе с говном.
• «Копейка» (2002 г.) — трагикомедия от 6 кадров по сценарию этого вашего сабжа. Говна там, правда, не едят, зато кровавые ГБшники пьют ссаки стаканами, наполненными чуть более, чем наполовину. Есть также червие, секс и насилие. По сюжету фильм похож на Фореста Гампа, а по стилю повествования на «Амели» только вот главный герой, героиня дегенерат в нем — автомобиль ВАЗ, хорошенько оттюнингованный по ходу фильма. Сорт оф Вин!
• «4» (2004 г.) — хуевое тошнотворное повествование про 2000-е. Какушки там тоже не кушают, зато колют в вену (по словам героини). Также присутствует Шнур, главная героиня с великолепными сиськами и голые пьяные бабушки.
• «Мишень» (2010 г.) — история о том, как в недалеком будущем несколько представителей элиты российского общества нашли способ обеспечить себе вечную молодость и как им всем после этого рвало крышу. Доставляет китаизированная Россия, показанная в фильме, чудесный саундтрек, красивые женщины, разговаривающие с акцентом и Бобруйск, есесено.
• «Дау» (2013 г.) — вариация на тему биографии физика Льва Ландау. Эпичные съёмки, в которых было задействовано пол-Харькова на данный момент завершены, выход таки назначен на 2019 год. Истории о процессе съемок доставляют неимоверно.
• А ещё сам поциент изрядно смахивает с лица на расового британского нацмена и комика Билли Конноли.

Тропы и штампы в творчестве

Постмодернизм, и этим все сказано.

• Антисюжет в принципе регулярен, но особенно выражен антисюжет в повести «Сердца четырех». Повесть качественно стилизована под конспирологический триллер с заговорами и спецслужбами, но при этом начисто лишена какого-либо вменяемого сюжета — смысл бурной деятельности персонажей совершенно непонятен, многочисленные чеховские ружья не стреляют, вроде бы важные персонажи исчезают, не оказав никакого влияния на события, и так далее. Не самое лучшее произведение Сорокина — все-таки нельзя построить объемное произведение целиком на антисюжете.
  • Смерть четырёх главных персонажей в финале — внутри(анти)сюжетный хэппи-энд. На протяжении всей книги персонажи бросают игральные кости ради некоей высшей цели… А в финале сами они становятся выбрасываемыми игральными костями.
  • По мнению автора правки, «Очередь» намного вернее служит делу вывиха мозга. В «Сердцах четырёх» хотя бы понятно кто и что делает (до конца остаётся неизвестно, зачем). В «Очереди» же очевидно, «зачем», но — кто все эти люди?
• Антиутопия по Хаксли — «Теллурия». В будущем Россия, после кратковременного восстановления монархии с батогами, боярами и опричниками, всё-таки распалась на суверенные княжества, царства и республики — и такая же судьба постигла государства Европы. На первый взгляд, мир будущего воистину свободен, что подчёркивается внутримировыми рассуждениями нескольких персонажей. Маленькие государства разваленного мира «стали людям впору», более не грезят о сверхдержавии и «отдыхают» от своего бурного прошлого; легализованы любые удовольствия, не исключая наркоманию (богатейшее государство построссийского пространства — алтайская Республика Теллурия, поставляющая всему остальному миру наркотические гвозди из металла «теллура», при забивании в голову погружающего человека в воображаемый мир его мечты); высокие технологии обеспечивают процветание общества потребления; князья и графья охотятся в зимних лесах с борзыми, а богатые европейские гомосексуалы приезжают в Moskva ради секс-туризма с юными moskovit’ами… Однако достаточно лишь даже не копнуть глубже, а ковырнуть ногтём (на что, очевидно, способны далеко не все читатели) — и благостная «утопия» лопается, как пузырь: ибо социальных проблем в мире стало только больше. Осколки развалившихся государств грызутся в войнах — а с Востока катится на Европу кровавая волна исламского завоевания, против которого собирают «новые крестовые походы»; никуда не делись — но лишь прибавились нищета, коррупция, грязь и преступность; генномодифицированные существа с настоящим людским разумом ущемляются в правах, а то и держатся в настоящем рабстве (кентавры на конюшнях, живые мыслящие фаллоимитаторы — в «гаремах» королев и княжон); девочки-школьницы продают себя богатым педофилам за десять рублей; социальное расслоение не только не побеждено, но вновь узаконено — опять вернулись баре с холопами и крепостными, а новые цари и короли радостно вернулись к средневековым зверствам… А в конечном итоге, как следует из рассказа «Ю», относящегося к тому же циклу «История будущего» — всех «отдыхающих» государственных карликов поглощает Китай, и становится единственной всемирной сверхдержавой.
• Говорить словесной окрошкой — Сорокин любит начать со связного повествования и постепенно превратить его в словесное месиво… Самая прелесть в постепенности… Все примеры перечислять неуместно, в качестве наиболее выразительного можно привести концовку романа «Тридцатая любовь Марины» (текст после перевоспитания Марины).
• Гомосексуализм — это смешно — червячок Хрущёва?
• Гурман-порно — когда у Владимира Георгиевича нет задачи показать читателю шок-контент, он склонен в него срываться. Есть у него и откровенно пародийное гурман-порно, вроде подробно и аппетитно описанных блюд, приготовленных из компакт-дисков группы Prodigy и виниловых дисков Kraftwerk — признайтесь, не это вы ожидали увидеть под спойлером!
• Деконструкция? Да чего угодно, от тургеневских пасторалей до советского производственного романа!
• Избыточный физиологизм — педаль в выгребную яму: натурализм в фантастических масштабах, отринувший уже всякое правдоподобие. Например, Большой Театр полностью затоплен фекалиями, поэтому исполнители и зрители носят специальные скафандры. Однако, не везде.
• Каннибализм — «Настя» тут особенно выделяется.
• Китай захватит мир — во многих произведениях тема расширяющегося влияния Китая так или иначе затрагивается.
• Копипаста — бесчисленные переделки писем Мартину Алексеевичу, да и Бобруйск иногда вспоминают.
  • Крик в небеса — знаменитые письма Мартину Алексеевичу в «Норме».
• Кто сколько унесет суверенитета — сеттинг Теллурии.
• Литерал — в раннем сборнике «Стихи и песни» издевается таким образом над поэзией социалистического реализма (типа Степана Щипачёва): поэтическим образам придаётся буквальное значение в сорокинском стиле. Матрос подарил девушке сердце — у неё теперь на тумбочке сердце в банке, и что с ним делать? «На востоке поднял солнце портальный кран» — крановщики с матом поднимают солнце на тросах, и т. п.
• Мир загадок — «Сердца четырёх»: сюжет крутится вокруг четырёх героев (мужчины, женщины, мальчика и старика), которые выполняют некую шпионскую миссию в реалиях России начала девяностых: раскладывают предметы на чём-то вроде игрового поля, упоминают цифры, цвета, музыкальные ноты, фамилии неизвестных людей — однако в чём суть, читателю так и не объяснят.
• На тебе!: романы («Голубое сало», «Норма» и др.) — сплошное и чрезвычайно грубое «на тебе!» в адрес самых разных людей — не только советских вождей, но и, например, Ахматовой, Бродского и других литературных классиков. От наездов Сорокина, в принципе, не застрахован никто. Даже Небо, даже Аллах.
  • По самому Сорокину в свою очередь проехался Михаил Успенский, выведя его в книге «Белый хрен в конопляном поле» в виде мерзкого шута Сорони.
  • Борис Штерн в рассказе «Второе июля четвёртого года» описал альтернативный мир, где Чехов прожил долго и дожил до 1920-х годов, когда в этом мире появился похабный автор-модернист Владимир Сорокин (здесь обыгрывается духовное родство советских 1920-х и российских 1990-х). Рассуждая про этого автора, Чехов говорит, что литература похожа на стол, на котором можно делать всё что угодно, «…только одно нельзя делать — срать на него [стол]! А Владимир Сорокин на него срёт!».
    Подробнее...

    «Литература — это область человеческой деятельности, которую можно представить чем-то вроде большого старого надежного стола. На этом столе можно делать ВСЕ: обедать, читать, строгать, пилить, делать уроки, писать жалобы, кляузы и предложения, играть в карты, пировать во время чумы, вкручивать лампочку Ильича, за этим столом могут сидеть и царь, и сапожник, и нищий — он и монархичен, и демократичен, и аполитичен, и анархичен одновременно; этот стол вытерпит все: на нем можно танцевать голыми, под ним (и на нем) можно спать — если спать негде. По нему можно стучать кулаком. На нем даже можно заниматься любовью, если сильно приспичило. Если какой-то школяр вырежет на ножке стола неприличное слово, он поймет и простит этого мальчишку — скажет: „Нехорошо, мальчик!“ Он все стерпит. С ним нельзя делать только одного: на этот стол нельзя „…“. А Владимир Сорокин на него „…“. Какой из него писатель, да еще модернист? Обыкновенный „…“». (Чехов употребил слова «срать» и «говнюк». Как видим, Антон Павлович, когда было надо, не краснел и не стеснялся в выражениях, советские публикаторы эти слова стыдливо кавычат и многоточат).
• Пурпурная проза — Сорокин, как это ни удивительно прозвучит, сильнее всего именно как стилист, способный хорошо и цветисто расписать самые физиологические подробности. А также сымитировать стиль множества литераторов, по крайней мере, русских (особенно ярко в «Голубом сале»)
  • Видимо, последнее — подражание Джойсу?
• Слепили из того, что было: «Норма» — компиляция множества ранних андеграундных рассказов разных лет, к которым он дописал обрамление и главы, посвящённые собственно «норме». Получилось произведение, которое больше, чем сумма своих составляющих.
• Технотрёп:

Ребров надел на стержень кольцо, вставил полукольцо, оттянул пружину. Затвор щелкнул и встал на место. Ребров вставил стержень в паз, закрепил рычагом, перевел рейку на 9, протянул руку. Штаубе подал ему гнек, Ребров вставил его в шлицевой замок и стал медленно поворачивать.

– Легче, легче! – зашептал Штаубе, Ребров повернул гнек до конца, тельмец соскочил с колодки, вошел в челночную капсулу. Штаубе подал иглу. Ребров ввел ее в концевое отверстие, перевел рейку на 2. Челночная капсула опустилась на параклит. Ребров тут же повернул и вынул гнек.

— Владимир Сорокин, «Сердца четырёх»

• Чернуха — довольно много, но в поздних произведениях (той же «Метели») её намного меньше.
• Эстетика девяностых — стилистически и сюжетно активно обыгрывается в «Ледяной трилогии».

Ссылки

• Копипаста:Владимир Сорокин
• Произведения автора на личном сайте
• Винрарнейшая радиопостановка пьесы Сорокина «Землянка»
• Вован в гостях на Эхе. Есть и mp3 эфира в двух частях.

Примечания

Книги
Миры и герои	Для миров и популярных героев был создан отдельный шаблон.
Книги (русскоязычные)	Для книг на русском языке был создан отдельный шаблон.
Книги (на других языках)	Для книг на других языках был создан отдельный шаблон
Авторы	Для писателей был создан отдельный шаблон.
См. также	Литература • Театр • Классика школьной программы • Классические средневековые романы • Литература ужасов
←	Навигация